Текст с конверта грампластинки 1971 года.
Летом 1865 года Ф. М. Достоевский уезжал за границу. Позади оставался Петербург. Исчезали, расплываясь, будто погружались в туман, очертания города. Был ли на свете еще такой, «самый фантастический город», который бы притягивал и отталкивал одновременно («Петербург – яд для меня. Так тяжело жить здесь»), город светлых, летящих проспектов, монотонных улиц с рядами унылых доходных домов, с их леденящими душу дворами, город, без которого не было бы лучших романов Достоевского! Прошедший год был для писателя необычайно труден. После смерти брата, М. М. Достоевского, владельца журнала «Эпоха», все долги, связанные с изданием, легли на плечи Федора Михайловича. В июне 1865 года из-за недостатка средств выпуск журнала был прекращен. Ф. Достоевскому грозило описание имущества и долговое отделение. Пятого июня на его имя пришла повестка от квартального надзирателя. И тогда пришлось согласиться на крайние условия: продать издателю Стелловскому право на публикацию полного собрания сочинений плюс написать новый роман.
Все полученные от издателя деньги ушли на выплату кредиторам, и в конце июля Достоевский выехал за границу. Отъезд был похож на бегство... Бегство от себя, от людей, от безденежья. Ему казалось, что там он сможет забыться, отвлечься... Но и за границей он остро ощущал свое одиночество, непричастность к этому непонятному, чуждому миру. Впрочем, такое настроение постигало в Европе многих русских (недаром их считали там «странными»).
В Висбадене, небольшом городке на Рейне, который славился своими игорными домами, толпы иностранцев всех мастей наводняли гостиницы. Среди тех, кто искал спасения в рулетке, оказался и Достоевский. Из Висбадена он писал: «Сижу в отеле, кругом должен, и мне грозят; денег ни гроша». Человек страстный, одержимый до предела, Достоевский оказался вновь, как и в первый свой приезд, вовлеченным в этот дантов ад, «своего рода каторжную баню». Вновь он пережил то, ни с чем не сравнимое состояние, когда далеко от родины, от друзей русский ставит «последний гульден, самый, самый последний». И перед ним вновь всплыл замысел рассказа, задуманного еще в 1863 году.
«... Составился довольно счастливый (как сам сужу) план одного рассказа. Большей частью записан на клочках...» – сообщал Достоевский в письме от 18 сентября 1863 года. В этом рассказе, говорилось далее, выведен «один тип заграничного русского», чьи «...силы, буйство, смелость пошли на рулетку». По замыслу, в нем должна была «отразиться современная минута (по возможности, разумеется) нашей внутренней жизни».
И вот летом 1866 года параллельно с работой над «Преступлением и на¬казанием» Достоевский набрасывает план романа (уже не рассказа, как он предполагал ранее, а романа), который должен быть сдан Стелловскому, по условиям договора, не позже 1 ноября 1866 ... Сроки с каждым днем сокращались. Оставался всего один месяц. Роман был готов, продуман до мелочей, но не было времени записать его на бумагу. Положение казалось безвыходным. Утром четвертого октября к Достоевскому пришла стенографистка А. Г. Сниткина (будущая жена и друг писателя), и он начал диктовать. За 26 дней Достоевским был закончен роман объемом в 12 печатных листов!
Три года отделяли роман «Игрок» от его первоначального замысла. Кое-что за это время было переосмыслено, уточнено. Но главное не изменилось. По-прежнему место действия – Европа, точнее – Висбаден (в романе Рулетенбург). Остались тот же герой, «тип заграничного русского» – учитель Алексей Иванович и центр, вокруг которого и через который завязывается основной конфликт романа, – игорный дом, рулетка. Обострилось и углубилось резко отрицательное отношение Достоевского к современной западноевропейской цивилизации. Мир наживы, населенный чванливыми и циничными буржуа, настоящими и будущими Гоппе и Комп, возникает на страницах романа.
«Игрок» – «заграничный» роман Достоевского – социален и психологичен. Мы видим окружающий мир глазами учителя Алексея Ивановича, попавшего за границу с семьей разорившегося русского генерала. Алексей Иванович – тот тип «уединенного человека», которому везде и всегда мучительно трудно, тоскливо потому, что он не может, не в силах жить, как все, и потому, что не знает «как». Душа его в смятении, сердце переполнено любовью. Но и любовь – не просто любовь. Это нечто огромное, поглощающее его всего целиком. Эта любовь – и борьба за себя, и ненависть к той, которую любит и которая делает его рабом, и самоотречение, самопожертвование ради нее же. И у игорного стола, охваченный лихорадкой азарта, он оставался русским, странным. Не выигрыш ради выигрыша, а какое-то ощущение вызова судьбе, желание дать ей щелчок в нос владели Алексеем Ивановичем. Да и зачем ему деньги, если, выигрывая, он пускал их по ветру. Не деньги нужны ему были, а жажда настоящей жизни. Но где она, эта жизнь? И вновь рулетка: азарт игры – иллюзия дела.
«И вот полтора года с лишком прошли, и я, по-моему, гораздо хуже, чем нищий! Да что нищий! Наплевать на нищенство. Я просто сгубил себя!» Таков грустный итог прожитых лет. Там, в чужом ему мире, герой «Игрока» не нашел и не мог найти себе места.
Сам Достоевский, прожив – не выезжая – за границей четыре года, страстно рвался в Россию, потому что без нее не было и его. «Я говорю серьезно и без преувеличения. Я не понимаю русских за границей. Если здесь есть такое солнце и небо и такие – действительно уж – чудеса искусства неслыханного и невообразимого, буквально говоря, как здесь, во Флоренции, то в Сибири, когда я вышел из каторги, были другие преимущества, которых здесь нет, а главное – русские и родина, без чего я жить не могу».
Татьяна Павлова
