Текст с конверта грампластинки 1987 года:
Явление поэта – это новое мироощущение, новый разрез жизненных пластов, и совершенно поразительно возгарание на небосводе русской литературы первой половины XX века блистательного созвездия поэтов А. Блока, В. Маяковского, В. Брюсова, С. Есенина, М. Цветаевой, Б. Пастернака, А. Ахматовой, К. Бальмонта, В. Хлебникова, О. Мандельштама. Это так же невозможно себе представить, как одновременное прохождение около Земли сразу дюжины комет, И даже в этой великой плеяде М. И, Цветаева занимает особое место.
Стихи М. Цветаевой – это спрессованные до предела эмоциональные вихри, энергия которых высвобождается в нас при прочтении и которые заполняют нас целиком. Их взрывная волна долго не утихает в нашей душе.
Имея в виду главные слагаемые стихов, можно говорить о поэзии как о высшей музыкальности речи с гармоничным сочетанием мысли, чувства и образа. Цветаевой удается в одном слове, или совсем немногих, не только уместить все эти слагаемые, но и сделать их выразительность динамичной. Экономя и сжимая слова, она наращивает их поэтический потенциал. Вы помните фразу Ежи Леце: «Из гениальной мысли можно выбросить все слова»? Пожалуй, никто не «выбрасывал» слова из стихотворных строчек так, как Цветаева, чтобы в них настолько вырастали чувство и образность.
Появление каждого крупного художника вызывает вопрос: «Откуда сие?». Можно ответить вслед за И. Эренбургом – «люди, годы, жизнь». На первом плане люди, которые живут рядом с вами и называются современниками, а на втором – годы, т. е. конкретная эпоха, участок которой принадлежит вам. И это – жизнь.
Теперь следовало бы рассказать о жизненном пути М. И. Цветаевой. Но сейчас, когда вы можете обратиться к изданиям стихов, воспоминаниям ее сестры А. И. Цветаевой и дочери А. С. Эфрон, а также многочисленным публикациям и работам об ее творчестве, любое краткое переложение превратится в набор дат с неполными комментариями. Наверно, самым интересным было бы раскрыть ее характер, ее дружбы, оценку окружающих, что ей нравилось, что она не принимала.
Какой она была? Теперь мы знаем:
«Цветаева была умна, очень умна, бесконечно. Фигура прекрасная, тоненькая, плечи широкие, лицо, скорее, красивое... Говорила очень хорошо, живо, масса юмора, много смеялась, умела отчеканить фразу», – свидетельствует современница.
«Была действенно добра и щедра: спешила помочь, выручить, спасти – хотя бы подставить плечо; делилась последним, как насущнейшим, ибо лишним не обладала... Снисходительная к другим, с близких – друзей, детей – требовала, как с самой себя: непомерно... В дружбе и во вражде была всегда пристрастна и не всегда последовательна. Заповедь «не сотвори себе кумира» нарушала постоянно... К людям труда относилась – неизменно – с глубоким уважением собрата: праздность, паразитизм, потребительство были органически противны ей, равно как расхлябанность, лень, пустозвонство» (А. С. Эфрон).
Муж Марины Ивановны Сергей Яковлевич Эфрон был шестым ребенком в семье народовольцев. По словам дочери, «каждый в этой семье был наделен редчайшим даром – любить другого (других) так, как это нужно было другому (другим), а не самому себе...». Самый счастливый период семьи Марины Ивановны и Сергея Яковлевича был прерван первой мировой войной.
Во время гражданской войны и потом до 1922 года Цветаева оставалась в Москве, где дружила с К. Бальмонтом, П. Антокольским, Ю. Завадским, И. Эренбургом. Именно он разыскал Сергея Эфрона. Узнав, что муж жив, Цветаева с дочерью рванулась к нему.
Сначала недолго пожили в Берлине, потом устроились под Прагой (дешевле) в деревне «с неуютным собачьим названием Мокропсы, – вспоминала Ариадна Сергеевна Эфрон. – Мало того, что Мокропсы, так еще и Дольние! ...хибары на краю деревни, веселая по молодости нищета», а затем были Иловище, Вшеноры. Скудные пожитки перетаскивали на руках в корзинах.
В Чехии Цветаева создает две поэмы – «Поэму горы» и «Поэму конца» – две вершины своего творческого массива. Их герой был полон обаяния, остроумия и сердечного благородства. «Есть чувства, – писала Цветаева в те дни, – настолько серьезные, настоящие, большие, что не боятся ни стыда, ни кривотолков. Они знают, что они – только тень грядущих достоверностей».
«Что еще сказать? Он сквозь годы войн, германского лагеря уничтожения, сберегший Маринины письма и автографы поэм, прислал их в Россию в цветаевский архив» – так писала ее дочь.
Потрясение, испытанное Б. Пастернаком при чтении стихов Цветаевой, побудило обширную переписку, которая стала содержанием самого огненного романа в письмах. «Пастернак любил ее, понимал, никогда не судил... и стена его хвалы ограждала ее от несовместимости с окружающим, от неуместности в окружающем...» (А. С. Эфрон). Он пишет ей: «Какие удивительные стихи Вы пишете! Как больно, что сейчас Вы больше меня! Вообще – Вы – возмутительно большой поэт».
Они много раз договаривались о встречах, но ни одна из них не состоялась. «А потом будет лето нашей встречи. Я люблю его за то, что это будет встреча со знающей силой, т. е. что мне ближе всего и что я только в музыке встречал, в жизни же не встречал нигде...»
«...Я буду терпелива, – отвечала Марина Ивановна, – ...и свидания буду ждать, как смерти...»
«В 1927 году на вопрос Пастернака, не страдает ли она от своей – в эмиграции – безвестности, от неправомерности этой безвестности и непризнанности, Цветаева отвечает:
– И вот, мое глубокое убеждение, что – печатайся я в России, меня бы все поняли. Да, да, все – из-за моей основной простоты, потому, что я – много, множественная. И меня бы эта любовь – несла. Просто – в России сейчас есть пустующее место, по праву – мое...»
Весна 1928 года в предместье Парижа принесла Цветаевой дружбу с молодым поэтом Николаем Тройским. Он был альпинистом, начинал писать стихи, любил длинные прогулки. Марина Ивановна быстро почувствовала его дарование, пыталась его развить и причислила к своим ученикам. Тройский погиб в парижском метро. Цветаева откликнулась циклом стихов. О Тройском, так же как и о многих ею встреченных, она могла бы сказать:
«Вы хотите знать этому имя, но я еще и сама не знаю. Любовь? Нет. Дружба? Тоже нет, но близко: душа. Раненная во мне и во всех других женщинах душа. Раненная Вами и всеми другими мужчинами, вечно раненная, вечно возрождающаяся и в конце концов – неуязвимая».
Стихи и письма Цветаевой 30-х годов пронизывает глубокая тревога за судьбы народов Европы, над которыми сгущались черные тучи. Ее стихи к Чехии проникнуты болью отчаянья. Сергей Эфрон и дочь Ариадна стали антифашистами.
Летом 1939 года Марина Цветаева вернулась в СССР. Б. Пастернак и его друзья в Москве помогали Цветаевой и ободряли ее. Она получила заказы на переводы, возобновила старые знакомства и завела много новых (среди них и Татьяна Кванина). «...У Марины Ивановны была страстная потребность чувствовать около себя людей, относящихся к ней добро, ценящих ее, а может быть, просто проявляющих к ней человеческое участие...» (Т. Кванина).
В июне 1941 года, еще до начала войны, М.И. Цветаева встретилась с А. А. Ахматовой, они читали друг другу свои стихи.
Жизнь М. И. Цветаевой сгорела в плотных, насыщенных потрясениями слоях тех суровых лет, и осталась звездная пыль, небесная соль жизни – стихи. Поэтическое восприятие событий М. И. Цветаевой обгоняло сами события, как будто ее поведение было ею же предвосхищено. Ее стихи – это физический эквивалент страданий, ожидаемых и свершенных над нею.
«"Что со мной сделала Жизнь?" – Стихи».
Артистка мастерской чтецов и сцен Москонцерта Вера Смоляницкая окончила в 1980 году Государственный институт театрального искусства им. Луначарского (курс проф. В. А. Андреева).
Исполнительскую деятельность начала с чтения филармонических программ «Толстой и музыка», «Милан – колыбель итальянской оперы». Читает с эстрады классическую и современную поэзию и прозу, участвует в драматическом спектакле «Процесс» по повести Б. Васильева «Суд да дело». Молодой актрисе удалось, на наш взгляд, искренне передать и острую пластику цветаевского слова, и его динамическую упругость. Завораживающий, берущий за сердце голос то повышается, то понижается, как накат волны, увлекая слушателя в мир поэтических образов и волнующих писем.
Юрий Буслаев, Майя Пешкова
