Наум Коржавин родился в Киеве. В 1944 году приехал в Москву, в 1945 году со второй попытки поступил в Литературный институт имени А. М. Горького. Проучился там недолго, в конце 1947 года был арестован и 8 месяцев провел на Лубянке и институте психиатрии имени Сербского, после чего был выслан как «социально опасный элемент». В 1954 по амнистии вернулся в Москву. На жизнь зарабатывал переводами. В 1956 был реабилитирован и смог продолжить учебу в Литературном институте, который окончил в 1959. В период «оттепели» начал публиковать свои стихи в различных журналах. Первая значительная подборка стихов Коржавина появилась в 1961 в «Тарусских страницах» и привлекла внимание читателей.
В 1963 году вышел первый и единственный в СССР сборник Коржавина «Годы», куда вошли стихи 1941–1961 годов. В 1967 году Театр имени К. С. Станиславского поставил его пьесу «Однажды в двадцатом».
В 1966–67 Наум Коржавин выступил в защиту арестованных «узников совести» Даниэля и Синявского, затем Галанского и Гинзбурга. Эти обстоятельства привели к запрету на публикацию его произведений. В 1973, после допроса в прокуратуре, подал заявление на выезд из страны, объяснив свой шаг «нехваткой воздуха для жизни». Эмигрировал в США.
Начиная с первых лет перестройки у Коржавина появилась возможность приезжать в Россию и проводить поэтические вечера, издавать книги — стихотворные сборники «Письмо в Москву» (1991), «Время дано» (1992), «К себе» (2000), «Стихи и поэмы» (2004), «На скосе века» (2008), книга критических статей «В защиту банальных истин» (2003), книга воспоминаний «В соблазнах кровавой эпохи» (2005).
Он награжден специальным призом в номинации «За честь и достоинство» премии «Большая книга» (2006), литературными премиями «Венец» (2015) и «Поэт» (2016).
Запись, представленная на этой пластинке, сделана в 1989 году, в один из приездов поэта в Москву. Здесь — стихи разных лет, от 1944 до 1986 гг. Читает их сам автор, Наум Коржавин. Ниже — текст с этой пластинки, написанный в 1990 году Бенедиктом Сарновым, русским писателем, литературоведом, литературным критиком, автором книг о творчестве и судьбе русских писателей XX века.
Текст с конверта грампластинки 1990 года:
«Я просто русским был поэтом...»
Русский поэт Наум Коржавин уже долгие годы живет вдали от родины, в США. «Я каждый день встаю в чужой стране...» — с болью написал он в одном из тамошних своих стихотворении. Сейчас нередко приходится слышать, что лишь один из русских писателей, оказавшихся в годы застоя за рубежом, был выдворен из страны насильно: Солженицын. А все остальные якобы уехали добровольно. Это, конечно, не так. Какой русский писатель добровольно покинет родину! Да, только Солженицына публично объявили изменником. Да, только его одного под конвоем посадили в самолет. Но давление оказывали на всех уехавших, выпихивали из страны их всех.
«Вы знаете, на каждого гражданина давит столб воздуха силою в двести четырнадцать кило!.. И мне это стало с недавнего времени тяжело. Вы только подумайте! Двести четырнадцать кило! Давят круглые сутки...» — грустно острил Остап Бендер. А ведь он не был поэтом. Поэты же, как известно, отличаются особой восприимчивостью, болезненной чувствительностью к малейшим изменениям социального атмосферного давления. У поэта — другой «болевой порог». Мы привыкли называть поэтом каждого, умеющего писать стихи. Иногда мы уточняем: разумеется, хорошие, настоящие стихи. Мы совсем забыли, что поэт — это прежде всего совершенно особенный человек. Не такой, как все. Иначе думающий. Иначе чувствующий. Иначе воспринимающий жизнь. Не высокий профессионализм, не изобретение новых формальных приемов и даже не словесная одаренность в первую очередь создают поэта, а прежде всего неодолимая, почти маниакальная потребность выражать в слове свои, ему одному свойственные мысли, чувства, ощущения, не считаясь ни с какими препятствиями, нимало не заботясь о том, какие это повлечет за собой последствия.
Всей жизнью своей Наум Коржавин доказал, что он поэт по самому складу души. Прежде всего это означает, что он умудрился остаться свободным, внутренне независимым человеком в царстве такой ледяной несвободы, какого еще не знал мир.
Ему было 19 лет, когда он написал:
Неспособность к открытому бунту против деспотического режима, созданного Сталиным, осознавалась в этих стихах как ущербность, нравственная и социальная неполноценность, вызывающая сожаление и острую зависть к тем, кто сто с лишним лет назад нашел в себе силы выйти на Сенатскую площадь. А на дворе был 1948 год...
Понять, что это значит, может только тот, кто не понаслышке, а собственными своими легкими испытал, каково было дышать в социальной атмосфере, которую Сталин лицемерно назвал морально-политическим единством советского народа. И это так называемое морально-политическое единство было не чем иным, как сублимацией страха. Того тотального, всепоглощающего, в каждую нервную клетку нашего существа вросшего страха, о котором сказал в своих полудетских стихах Н. Коржавин:
И дети, и взрослые, — все мы подсознательно ощущали не только что нам полагается говорить, но и что нам полагается думать и как нам полагается чувствовать. И были при этом искренни. Изо всех сил старались быть предельно искренними, чтобы, упаси бог, не дать повод даже самим себе заподозрить себя в какой-либо двойственности. На тогдашнем политическом языке это называлось двурушничеством.
Вот какой была та социальная атмосфера, в которой девятнадцатилетний юноша написал:
Может показаться, что я говорю не о поэзии, а о чем-то другом. О гражданских добродетелях. О смелости. Но сам Коржавин объяснял это иначе:
Принято думать, что самое опасное, самое трудное в мире несвободы — это сказать вслух правду. В действительности же самое трудное состоит в том, чтобы эту правду узнать. Понять, почувствовать, ощутить сердцем.
В те годы мы все повторяли ставшие хрестоматийными строки Пастернака:
Вакансия поэта в нашей стране была опасна тогда не только потому, что поэтов убивали. Она была опасна еще и потому, что к поэзии надо было продираться сквозь такие препоны, каких прежний мир не знал. Никогда еще зло так нагло и так изощренно не притворялось добром. Никогда еще так успешно не узурпировало, не присваивало себе все прерогативы добра. Остаться поэтом в этих условиях было нелегко, Ценность и художественная сила лучших стихов Наума Коржавина прежде всего в том, что в них видно, чего стоило поэту в этом перевернутом мире, где были сдвинуты все координаты, оставаться самим собой, Надо было каждый день продираться к истине, к поэзии (а это, в сущности, одно и то же), сквозь все новые и новые ряды колючей проволоки, оставляя на ней клочья живого мяса и живой души:
Больше всего тогдашние стихи Н. Коржавина поражают не тем, что поэт нашёл в себе мужество «пойти против течения». (Как говорил Маяковский, «поклонениям и толпам поперек»). Отличие его стихов от множества других стихотворных сочинений того времени не в том, что все были радостно «за», а вот он один — «против». Главное их отличие в том, что поэт честно пытался «вытащить из себя» свои, лишь только им одним владеющие мысли и чувства, какими бы нелепыми и даже диковинными ни казались они всем его соотечественникам и современникам, и делал он это не потому, что сознательно запланировал себе такую причудливую, смертельно опасную стезю, а просто потому, что не мог иначе.
Бенедикт Сарнов
