Текст издания 1985 года:
«Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Перефразировав это знаменитое суворовское изречение, можно, пожалуй, сказать: «Плох тот музыкант, который, отправляясь на международный конкурс, не мечтает стать лауреатом». Мечтал о победе на конкурсе имени Маргариты Лонг в Париже в 1983 году и ученик 11 класса Центральной музыкальной школы при Московской консерватории Станислав Бунин. И все же решение жюри, которое возглавлял известный французский дирижер, композитор, музыкальный критик Пьер Пети, о присуждении Grand Prix было для Станислава столь же неожиданно, сколь и желанно. За всю историю этого крупнейшего международного конкурса, а он живет уже четыре десятилетия, не было еще случая, чтобы первой премии был удостоен столь юный музыкант.
Ни для кого не секрет, что для победы на конкурсе недостаточно прекрасных профессиональных данных. История знает немало примеров, когда, обладая этими данными, музыкант «выходил» из конкурсной борьбы: не выдерживали нервы, или внутренне закрепощался от присутствия в зале жюри, или не удавалось правильно распределить силы на всех этапах соревнования. Вспоминаются строки из письма Давида Ойстраха жене, написанные еще в 1937 году с брюссельского Международного конкурса музыкантов-исполнителей: «Мне не нужно тебе рассказывать, какая это трепка нервов... Многие не выдерживают этого сумасшедшего напряжения».
Что же помогло Станиславу Бунину преодолеть конкурсное волнение? С этого вопроса и началась наша беседа с пианистом.
С. Бунин: Думаю, два обстоятельства. Во-первых, то, что это был мой первый международный конкурс. Во-вторых, — возраст. Я как-то не ощущал конкурсной «лихорадки», а может быть, не успел прочувствовать ее до конца. Во всяком случае, выходя на сцену, я не испытывал страха. Хотелось сыграть как можно лучше, так, как я играл бы на концерте. Уже потом, после выступлений, в артистической, мысль о том, что это конкурс, возвращалась и ... появлялось огромное желание заниматься. Обычно я больше четырех часов не занимался, а во время конкурса проводил за инструментом практически целые дни. Поэтому мне не пришлось слушать выступления других конкурсантов.
— Программа конкурса была, как обычно, многожанровой. В нее входили сочинения разных эпох и стилей, включая даже композицию в стиле «рок». Вы успешно справились с этой, весьма сложной для исполнителя, задачей. И все же особенно много восторженных откликов вызвало исполнение вами сочинений Моцарта и Шумана. Произведения Роберта Шумана вошли и в эту, первую вашу сольную пластинку. Первая сольная пластинка — важный этап в жизни каждого музыканта, и, очевидно, для нее отбираются сочинения уже «отстоявшиеся», особенно близкие...
С. Бунин: «Крейслериану» я играл на конкурсе, а до этого работал над ней около двух лет. Что же касается музыки Шумана вообще, то именно этот композитор как-то сразу, с первой пьесы, которую я сыграл, «открылся» для меня, стал очень дорог. Очевидно, поэтому я очень много играл его фортепианных сочинений: «Арабески», «Blumenstück», «Симфонические этюды»... На мой взгляд, музыка Шумана раскрывает перед пианистом все краски, звуковые возможности рояля. Ведь его музыка не только многообразна, но и удивительно многокрасочна.
— В знаменитых «Жизненных правилах для музыкантов», написанных Шуманом, есть фраза: «Ты должен любить не только одного мастера. Их было много». Могли бы вы назвать своих любимых композиторов, исполнителей?
С. Бунин: Среди композиторов уже названный Шуман, Моцарт и... Иоганн Штраус. Если Шуман раскрылся мне тогда, когда я уже сам мог играть на инструменте, то любовь к Моцарту пришла значительно раньше. Можно сказать, что с Моцарта для меня началась музыка. Моя мама — она сама пианистка, закончила в свое время Московскую консерваторию по классу Генриха Нейгауза — часто ставила на проигрыватель пластинку с записью ля-мажорного концерта Моцарта в исполнении Вальтера Гизекинга и оркестра под управлением Герберта фон Караяна. Это была первая музыка, которую я осознал (об исполнении я тогда, конечно, судить не мог, ибо мне было года четыре). Впечатление было огромно, ни с чем не сравнимо. С этого момента я стал подходить к инструменту и «искать» благозвучные сочетания. А вскоре начались уже серьезные занятия, сначала с мамой, а потом в Центральной музыкальной школе, где я все 11 лет учился у Елены Рудольфовны Рихтер. Так что Моцарт — это моя первая любовь, и, наверное, любовь на всю жизнь.
Отвечая на ваш вопрос, я назвал трех композиторов. Но мне очень многое близко и в творчестве Рахманинова, Вагнера, Рихарда Штрауса. Последнее время я стал больше играть Шопена. Что касается исполнителей, то среди самых любимых назову Святослава Рихтера, Вальтера Гизекинга, Герберта фон Караяна.
— Итак, Станислав, музыка «всерьез» началась для вас с услышанной пластинки... Теперь, при подготовке первого сольного диска, вы смогли лично испытать, какие же проблемы возникают перед исполнителем в атмосфере студии.
С. Бунин: Должен признаться, что на концерте мне играть как-то уютней. Запись в студии требует иного подхода к сочинению, даже если ты в нем уверен, много играл его в концертах. Концертное исполнение зачастую скрывает какие-то небольшие недочеты исполнителя. У слушателя остается общее впечатление от концерта, а мелочи со временем стираются в памяти. В студии же, зная, что микрофон «ловит» буквально каждую ноту, невольно начинаешь сосредоточиваться на деталях, а это опасно: не получается целостного охвата, может пострадать форма всего произведения. Трудно и без реакции зала, которая в концертах мне очень помогает, «подогревает» что ли... Пожалуй, немного успокаивала во время работы возможность исправления каких-то фрагментов сочинения, которые при прослушивании не совсем устраивали. И еще один очень важный «плюс». Именно на записи мне открылись новые варианты исполнения, варианты, о которых я даже не подозревал раньше. Впрочем, я убежден, что эти «открытия» — лишь часть того, что мне предстоит открыть со временем.
— Что ж, пройдут годы, и вполне возможно, что однажды, поставив на проигрыватель пластинку, записанную в семнадцать лет, Станислав Бунин со свойственной ему требовательностью отметит, что многое в исполнении уже не удовлетворяет его. Это естественно: как справедливо заметил однажды Стефан Цвейг, «борьбе художника за совершенство нет конца, в ней — одно непрерывное начало».
О. Нестерова
