Произведения «Каменный гость» и «Пир во время чумы», которые представлены на этом диске, вместе с пьесами «Скупой рыцарь» и «Моцарт и Сальери» составляют цикл пьес «Маленькие трагедии», написанный А.С. Пушкиным в период «болдинской осени» (1830 г.). «Маленькие трагедии» — не пушкинское название цикла, оно возникло непосредственно при публикации пьес и основывалось на выражении Пушкина из письма одному из друзей, где словосочетание «маленькие трагедии» употребляется в буквальном смысле. Авторские варианты названия цикла — «Драматические сцены», «Драматические очерки», «Опыт драматических изучений».
В «Маленьких трагедиях» Пушкин обращается к «бродячим сюжетам» и «вечным образам» мировой литературы. Так, образ севильского обольстителя Дона Гуана до Пушкина воплощали в своих произведениях Тирсо де Молина, Мольер, Гольдони, Гофман, Байрон, Грабе, а трагедия «Пир во время чумы» представляет собой интерпретацию одной из сцен драмы английского поэта-романтика Джона Вильсона «Чумной город». Герои «Маленьких трагедий» — яркие характеры, одержимые разнообразными страстями, их поступки часто не совпадают с их образом мыслей.
Особенность поэтики «Маленьких трагедий» — кажущаяся незавершенность. Действие пьесы «Каменной гость» начинается как бы на полуслове, также и заканчивается, оставляя читателя в неведении, отчего погибла Донна Анна, за что наказан Дон Гуан и какова причина его дуэли с Командором.
Пушкин первым представил Дона Гуана — «вечного» героя комедии — действующим лицом трагедии. Встретив Донну Анну, герой полюбил ее и в образе любимой возлюбил добродетель. Однако этим он переступает роль, начертанную ему судьбой. Дон Гуан, отрекшийся от промысла распутника и обольстителя, в пространстве трагедии обречен на гибель.
«Пир во время чумы» — заключительная и наиболее философичная драма цикла. Люди, раздавленные страхом смерти, охваченные ужасом перед «бездной мрачной», на краю которой они оказались, решаются на бунт. Жители города славят «царствие чумы», и Вальсингам, Председатель пира, единственный, кто осознает, что мятеж против чумы — капитуляция перед силами смерти. Не способные духовно противостоять грозной силе, несущей смерть, Вальсингам и его сотрапезники, по сути своей заключают сделку с чумой, продают ей свои души, дабы сохранить тело. Прозрение наступает, когда Священник напоминает Вальсингаму, что его умершая мать, наблюдая за ним, теперь «горько плачет на небесах», и Председатель понимает, что он уже не тот, и небеса затворили для него свои врата и «их падший дух не достигнет». На этом моменте прозрения и истины Пушкин обрывает действие. «Пир продолжается. Председатель остается погруженным в глубокую задумчивость».
Текст с конверта грампластинки 1987 года:
Тема художника и «тупой, бессмысленной» черни, ждущей от «божественного избранника» полезных назиданий, во всём остальном считающей его себе равным и чуть ли не слугой, а в случае неугожденья готовой забросать его камнями, — волновала А. С. Пушкина необычайно.
Аристократизм истинный, по Пушкину, — высота духа, светоносного, противостоящего каменным «святыням» косной привычки, свода незыблемых правил, всегда протест и никогда — смиренность, что бы ни стояло на пути к свободе — обязательность послушания вековым традициям, опасность неправедного возмездия за вольность, средневековая ли инквизиция, каравшая инакомыслящих, моровая ли язва, косящая правых и виноватых.
И в свою великую болдинскую осень 1830 года, оказавшись буквально взаперти в глуши во время эпидемии холеры, томимый любовью и тоской по Натали Гончаровой — невесте, поэт снова предался размышлениям. С фантастической быстротой и фантастическим совершенством появляются из-под его пера буквально каждые два-три дня произведения, разгадке которых на протяжении полутора веков будут посвящены тома исследований, — «Маленькие трагедии» с подзаголовком «опыты драматических изучений». До сих пор спорят — и вряд ли когда-нибудь придут к единому мнению — пушкиноведы: слишком далеко таится, слишком глубоко спрятан от близорукого взора замысел этих «закрытых», загадочных сцен.
И всё-таки... отринув чересчур простые отмычки в виде подстановки «под» образы и сюжеты реальных фактов биографии творца (производились ведь и такие смехотворные попытки), невозможно полностью отречься от ассоциаций. Можно сколько угодно толковать о новаторстве Пушкина-драматурга, трактовавшего старинную легенду о безбожнике и негодяе, соблазнителе и мошеннике Дон Жуане (Гуан у Пушкина) в совершенно моцартовском духе, либо о том, насколько верен он оригиналу («Город чумы» Джона Вильсона) в переводе одной — отнюдь не главной — сцены и насколько отошёл от него в Пире во время чумы. Отрешиться от, скорее, чувства, чем даже мысли, что своему Гуану поэт дал многое от себя самого, что в «святотатственном» гимне Чуме, который поёт гордый Вальсингам, звучит и пушкинский голос, — невозможно. Да и не нужно, ибо незримое присутствие автора при абсолютном его объективнейшем и едва ли не демонстративном «отсутствии» и погружённости в национальную, социальную, временную среду каждого из произведений неоспоримо. Только вот в чём оно, это присутствие, сказывается?
Этот вопрос стоит перед каждым, кто берёт на себя смелость воплощения «Маленьких трагедий» в любом из жанров искусства. В представляемой слушателю пластинке с записью «Каменного гостя» и «Пира во время чумы» на него пытаются ответить участники этой интересной, во всяком случае не похожей ни на одно из известных нам иных воплощений (в опере, на театральной сцене, в кинематографе или на телевидении, на чтецкой эстраде и даже в радиоспектакле, жанре, казалось бы, том же и всё-таки другом по средствам), работы.
Говорит постановщик, заслуженный деятель искусств РСФСР Анатолий Эфрос:
— У Пушкина Дон Гуан не бессовестный соблазнитель, откровенно попирающий законы людские и божеские, не святотатец, не отъявленный негодяй. Он в первую очередь — поэт. В «Каменном госте» Пушкин выразил свои чувства, свою боль, стремление к любви, свою связанность. Гуан тайком бежит из ссылки. Пушкин и этого сделать не мог. Он был заперт в холерном карантине, как в одиночке. Стремился и не мог соединиться с Натали. И в «Каменном госте» подсознательно выразил то, что разрывало ему сердце.
Он сам был дерзновенен, ему так понятен был риск во имя любви, свободы. Он сам всегда был устремлён к свету — пусть и сквозь неизбежность смерти. И каждый раз влюблялся впервые, но словно бы в последний раз, отдавая во имя любви всё. Невозможно было ни проклинать, ни осуждать его: оставалось благодарное, светлое воспоминание. Таков же и его Дон Гуан. Поэт, который не то чтобы торжественно и бесповоротно полюбил на всю жизнь. Поэт, который влюбился...
И в миг наивысшей полноты жизни, раскрепощённости, высоты чувства, высоты духа его карает Командор. За прорыв к чистоте, за то, что посмел вырваться из неволи навстречу жизни, счастью. Гуан у Пушкина гибнет героически. И последняя мысль, последнее слово — не о себе, о Доне Анне. Эта смерть не заслуженное возмездие за грехи. Это высокая трагедия. Так и понял своего Гуана Владимир Высоцкий. Так и сыграл — незадолго до собственной смерти. Ему — барду, поэту, актёру — не пришлось долго объяснять сверхзадачу образа. Высоцкий сам был воплощением риска и дерзновенности. И потому так по-пушкински понял, почувствовал суть великого образа.
Каждое произведение Пушкина, а уж «Маленькие трагедии» с их пленительным, таинственным лаконизмом в особенности «закрыто». Открыть этот драгоценный, волшебный ларец с секретом — очень трудно. Что такое «Пир во время чумы»? Думаю, это притча об аристократическом противостоянии тьме. Цвет общества противостоит ужасу страшной смерти. Эти немногие достойны и в отчаянии, у «бездны на краю» они полны внутренней силы. «Пир» — парадоксальное выражение стойкости духа перед ужасом небытия.
Пушкин и сам был таким. Сколько раз он противостоял тьме! Всю жизнь слышал незаслуженные укоры, обвинения в кощунстве, как слышит их из уст Священника Вальсингам. Пушкин воистину «закрыт», он страшен в своей объективности. И потому Священник, не понимающий, что и кто перед ним, у него по-своему тоже прав. Лирическое «я» поэта тоже нашло выражение в «Пире во время чумы»: стоит только вспомнить, что он был замкнут, зажат в Болдине, что холера по своей опасности — та же чума, что он был терзаем отчаянием и полон достоинства...
Я сам сыграл Вальсингама, решив, что не буду искать другого исполнителя. В молодости учился на актёра, очень люблю чтецкое искусство и, когда подворачивается случай, самое любимое и самое сокровенное стремлюсь прочесть по-своему. «Пир во время чумы», образ Председателя — как раз тот «случай». Я просто не мог упустить такую возможность.
Мария Бабаева
