Смотрите сюжет о концерте
здесь.
Скачать концерт
здесь.
Кто же тебя победил, старик? – спросил он себя… – Никто, – ответил он. – Просто я слишком далеко ушел в море.
Эрнест Хемингуэй. Старик и море
Какая у меня цель? … Быть зеркалом. Композитора. И больше ничего…
Святослав Рихтер
Декабрьские вечера 1985 года… Год спустя Рихтер сказал о них: «[Они] были в чем-то компромиссные, но интересные, не бездарные. В них был риск, непосредственность».
Этот фестиваль был посвящен эпохе музыкального романтизма, точнее – «трем великим Ш»: Шуберту, Шуману и Шопену. По замыслу Рихтера (как обычно, он не только разрабатывал программу и приглашал участников фестиваля, но продумывал все детали до мелочей), Белый зал Пушкинского музея должен был перенести публику в атмосферу домашнего салона первой половины XIX века.
Первый концерт фестиваля с участием Рихтера – «шумановский» – прошел в полном соответствии с замыслом. На сцене сидели одетые в стиле XIX века слушатели, на рояле стояла ваза с цветами – специально составленным «венским букетом», фортепианные сочинения и ансамбли Шумана непринужденно, без объявления программы сменяли друг друга… Задуманный эффект полного погружения в эпоху удался.
На 29 декабря была запланирована программа, составленная из произведений Шопена. На этот раз концерт был сольный, почти без «антуража» – на сцене должен был царить только Рихтер. Вечер оказался на грани срыва.
В те дни пианист чувствовал себя плохо, тяжело переживал семейные неурядицы. Ему, со стороны казавшемуся вечным, непоколебимым олимпийцем, никогда не знавшим усталости, загонявшему на репетициях более молодых партнеров, возраст так неожиданно и некстати напомнил о себе. И все же он решил играть. После вступительных слов Ирины Антоновой Рихтер стремительным шагом пересек сцену и сел за рояль. Зазвучал «Полонез-фантазия»…
Он часто ошибался, брал «не те» ноты, в некоторых этюдах – странные, причудливые темпы, один раз сбился и остановился… Нетрудно объявить это творческой неудачей и размагнитить пленку. К чему портить репутацию великого артиста, показывать его не в форме? И все же, если почти полная запись концерта чудом сохранилась, попробуем вслушаться в нее.
После непродолжительного периода «бури и натиска» за Рихтером на долгие десятилетия прочно утвердилась репутация полного совершенства: тщательная продуманность замысла до мельчайших, еле заметных деталей, абсолютная гармония «ratio» и «emotio». Всеобъемлющий и в то же время отстраненный от суетных эмоций – олимпиец, не знающий метаний и сомнений, а потому – полностью застрахованный от случайностей и срывов. Последние дозволялись только музыкантам иррационального, интуитивного склада, таким как Юдина или Софроницкий, – точно так же, как в «Metropolitan Opera» взбалмошной и нестабильной Марии Каллас противопоставлялась «Miss Sold Out» – Рената Тебальди.
И вот Рихтер на наших глазах разрушает цитадель собственного «абсолюта». Звучащий совсем «не революционно», но с неожиданно строгой внутренней сосредоточенностью «Революционный этюд» (соч. 10 № 12)… Сомневающаяся «фаустовская» фермата в этюде ля минор (соч. 25 № 12 – к сожалению, именно на нем оборвалась пленка)... Почти каждый этюд вызывает долгую овацию, но иногда (после этюдов соч. 10 № 3 и № 6) сам исполнитель резко обрывает ее и сразу начинает играть дальше, не желая прерывать искусственными паузами возникший в его сознании сквозной музыкальный поток. Эти и другие исполнительские диссонансы при чутком вслушивании понемногу перестают восприниматься как «досадные помехи» и создают своего рода драматургию второго плана (в которой даже остановка в Ре-бемоль мажорном этюде (соч. 25 № 8) выглядит символичной). Драматургию концерта великого артиста, здесь и сейчас переживающего кризис высшего порядка – из тех, что дали миру «Героическую» симфонию, «Тристана и Изольду», Четвертую симфонию Чайковского…
Шопен принадлежал к числу любимых композиторов Рихтера (наряду с Вагнером и Дебюсси). Его он играл с 17 лет и почти до самой смерти. Многое из «его» Шопена считалось образцовым, но что может служить образцом у этого композитора? «Таинственный, дьяволический, женственный, мужественный, непонятный, всем понятный, трагический Шопен»… Гений, которого «никак нельзя объяснить – и полный экспромт, и полное совершенство», – так говорил сам Рихтер. Но вспомним, что и провозгласивший шопеновскую славу Шуман многое в нем не принимал, находя слишком своевольным, а иное и просто отвергал («…ибо это уже не музыка»).
Вольно или невольно в этот вечер перед публикой Пушкинского музея с Шопена было сорвано воздушное покрывало утонченной меланхолии – и перед нами открылась бездна, отпугивавшая даже великих современников. Упрямо и отчаянно, не страшась риска и не считаясь с потерями, Рихтер увлекает нас в нее и твердо ведет к кульминации своего концерта – сыгранным подряд четырем балладам.
В первых двух балладах трагическое ощущение внутренней раздробленности господствует, их внешняя архитектоника распадается, тяжелые тучи не дают пробиться и капле света, насладиться чудными лирическими эпизодами. Даже Третья баллада не полностью рассеивает мрак; лишь в последней – безусловно, самой сложной в образно-эмоциональном плане – восстановлен баланс «аполлонического» и «дионисийского». Четвертая баллада сопровождала Рихтера с первых шагов сольного артистического пути – ее он выучил для первого «дилетантского» концерта в Одессе, ее же потом играл в Москве Г. Нейгаузу (по собственному признанию, «вполне прилично»). Он заканчивает концерт, именно в ней заново открывая путь к подлинному трагическому очищению, катарсису…
«Непокоренный» – так звучит русский перевод названия документального фильма о Святославе Рихтере Брюно Монсенжона. Подобно «героям» сонаты Листа, бетховенской «Апассионаты» или персонажу рассказа Хемингуэя, Рихтер и здесь остается истинно «Непобежденным», ибо в таком поражении обретают новую победу.
Борис Мукосей
