«У меня в пьесе все написано», — отвечал Чехов актерам Московского художественного театра на их просьбы уточнить и разъяснить все, что казалось непонятным в последней его пьесе «Вишневый сад» (1903). Отвечал твердо, хотя и не без некоторой досады. А ведь спрашивать и недоумевать они были вправе. В самом деле, почему «Вишневый сад», едва ли не наиболее трагичное из своих произведений для сцены, Чехов назвал комедией? Почему изящная, пленительная, еще молодая Любовь Андреевна Раневская и ее брат Гаев бывали не раз названы им стариками? Почему самые романтичные, полные правды и красоты монологи о будущем, о новой светлой жизни отданы «облезлому барину», вечному студенту Пете Трофимову, по нелепой комичности случающихся с ним происшествий близкому фарсовому чудаку Епиходову?
Восемь десятилетий, отделяющих нас от времени создания последней пьесы великого русского драматурга, сотни театральных воплощений «Вишневого сада» на мировой сцене так и не дали окончательного, исчерпывающего ответа на эти бесчисленные «почему». Речь ведь идет об одном из самых сложных явлений в русской и мировой культуре XX столетия.
Исследователи драматургии Чехова сравнивают характеры его персонажей с характерами шекспировских героев. Сыграть роль «чеховского человека», как говорил молодой Мейерхольд, для актера такая же заветная мечта, как выступить в роли Гамлета. Разгадывая тайну удивительного лиризма чеховских пьес, большинство крупнейших режиссеров называют Чехова поэтом. И они в той же степени правы, как и другие, считающие писателя глубоким философом, гневным обличителем нравов, образцом интеллигентности, сатириком, творцом эпического театра, классиком драматургии или новатором, чутко слышавшим голос будущего.
Но вернемся к «Вишневому саду». Итак, комедия...
Однако Чехов, мечтавший «написать смешную пьесу, где бы черт ходил коромыслом», в «Вишневом саде» юмористичен по-особому. Верный правилу «никого не осуждать», он создал образы, в которых смешное и грустное нерасторжимы. Драматург избегает яркой театральности. «Все написав», он оставляет еще многое недосказанным и бывает «непонятно» снисходителен даже к персонажам, которые в любой другой пьесе любого другого автора могли бы вызвать безоговорочное отвращение или безудержный хохот.
Именно поэтому пьесы Чехова предоставляют такую свободу — довольно коварную и обманчивую — для всякого рода «толкований». Поэтому так часто благородный говорун Гаев превращался на сцене в позера, Лопахину приписывался характер победителя, лакей Яша представлялся предводителем «бесовского хоровода» пошлости, наступающей на Раневскую, Петя и Аня становились едва ли не буревестниками грядущих социальных перемен. По этой же причине дряхлый Фирс трактовался как зловещий символ смерти старого уклада дворянской жизни...
Дореволюционный русский и советский театр, — начиная с замечательного спектакля МХАТа в 1904 году (где играли Книппер-Чехова, Станиславский, Качалов, Москвин и другие великие мастера) и кончая последними, вызвавшими активнейший отклик публики и прессы воплощениями «Вишневого сада» на сценах театров «Современник» и Драмы и комедии на Таганке, — пытался с разных позиций вести диалог с Чеховым. То сострадая, то анализируя, то беспощадно осуждая владельцев имения. Это были спектакли непохожие по жанру и внешнему облику, по самому творческому подходу к чеховскому тексту, в котором «все написано» и все-таки многое таинственно...
Выдающийся мастер советской сцены Игорь Ильинский, поставивший «Вишневый сад» в Малом театре, далек от споров с Чеховым, от сентиментального «жаления» разорившихся помещиков, от романтической экзальтированности, при которой центральным героем становился бы благородный чудак Петя Трофимов, или воспевания трезвого «реализма», носителем которого неизбежно стал бы идеализированный купец из крепостных Ермолай Лопахин. В трактовке чеховской пьесы главным для Ильинского было следовать автору.
Об этом постановщик и говорил перед премьерой, объясняя, почему он решился воплотить «Вишневый сад» на сцене Малого театра, традиционнейшего из русских театров.
«Мне захотелось прочитать пьесу с полным доверием к автору, — говорит И. В. Ильинский, — осмыслить все его ремарки, понять, для чего они были Чехову нужны, — он так прост и понятен. Это не значило для меня сделать спектакль старомодным, это значило разбудить в пьесе то, что понятно и близко нам сегодня, — общечеловеческое, сложное в простоте своей...
Первое, что ощущаю, — ничего лучшего, ничего более важного, более художественного я еще не знал... Как я мог прожить без чеховской драматургии? Без его простых, таких тонких, почти неуловимых чувств?
«Вишневый сад» — это, конечно, не рассказ о продаваемом поместье разорившихся дворян. Это пьеса о России начала века, которая начинает понимать, что жизнь нужно переделать. Тема прозрения. Позднего прозрения.
Сила родной земли зовет Раневскую вернуться на родину, где она очищается, освобождается от пошлости парижского существования, обманувшего и предавшего ее. Она не стала космополиткой, она — русская женщина с нежной любовью к России и ее прошлому... И не соблазны «красивой» парижской жизни — просто участие, забота о друге лучших лет, вечно женственное начало жертвенной любви приводит ее снова к мыслям о Париже...
Тему России несет и Лопахин, страстно любящий землю с ее красотой: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами...»
Россия — это Петя Трофимов, которого обычно хотят то ли развенчать, как демагога, то ли сделать героем. Петя Трофимов — не герой, он еще не борец, — он слишком мягок и добр да немножко еще и «недотепа», — но он дойдет или укажет путь другим...
Россия — это юная Аня, новая, свободная, хоть еще не созрели ее социальные концепции, — она на пути к ним! Россия — это Варя с ее заботами о простых людях, которых кормить нечем, это Гаев, привыкший много и красиво говорить: Рудины не прошли мимо него! — это, наконец, старый Фирс — совесть дома Раневской, человек с чувством собственного достоинства...»
Итак, Игорь Владимирович Ильинский, по его собственному признанию, отнюдь не стремится «дописывать» и «доигрывать» за автора. Отвергая всякого рода новации, режиссер-постановщик спектакля тревожится только о том, чтобы чеховский текст, мысли и настроения, вложенные писателем в его последний драматургический шедевр, были явственно слышны именно в том звучании, о котором говорил автор: «У меня в пьесе все написано».
В этом ключе играют свои роли артисты, этому подчинена смысловая, интонационная структура спектакля, этому служит и музыка композитора Владимира Мороза. Стремясь освободить от налета произвольных толкований все роли, даже эпизодические, сам Ильинский великолепно сыграл в спектакле роль старого Фирса — маленькую, но очень важную в контексте всего сценического повествования. Ильинский играет то, «что написано»: заботливость не из раболепия и доброту — настоящую, а не старчески бессильную. Эта маленькая роль в его исполнении — словно камертон, чутко отмечающий малейшую фальшь. И вслед за постановщиком, задающим своим актерским исполнением верный тон, столь же полнозвучно звучат остальные партии.
Мария Бабаева
Постановка и режиссура Игоря Ильинского. Музыка Владимира Мороза.
Действующие лица и исполнители:
Раневская Любовь Андреевна — Татьяна Еремеева
Аня, ее дочь, 17 лет — Елена Цыплакова
Варя, ее приемная дочь, 24 года — Людмила Пирогова
Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской — Николай Анненков
Лопахин Ермолай Алексеевич, купец — Виктор Коршунов
Трофимов Петр Сергеевич, студент — Валерий Бабятинский
Симеонов-Пищик Борис Борисович, помещик — Николай Рыжов
Шарлота Ивановна, гувернантка — Генриетта Егорова
Епиходов Семен Пантелеевич, конторщик — Владимир Дубровский
Дуняша, горничная — Татьяна Короткова
Фирс, лакей, старик 87 лет — Игорь Ильинский
Яша, молодой лакей — Геннадий Сергеев
Прохожий — Дмитрий Назаров
Начальник станции — Иван Верейский
От автора — Владимир Мартенс
Оркестр Малого театра. Режиссер Владимир Мартенс.
