Текст издания 1983 года:
Еще одно имя из своего «литературного фонда» представляет нам Всесоюзная студия грамзаписи, фонда, который уже не один год самым тщательным образом формируется и содержит произведения всемирно известных поэтов, прозаиков, драматургов. Имя это хорошо знакомо: Эрнест Хемингуэй. Писатель, в чьем Творчестве с необычайной искренностью отразились боль и разочарование «потерянного поколения», репортер, журналист, участник двух мировых войн и гражданской в Испании. Художник, проживший удивительную по разнообразию и цельности жизнь солдата, охотника, путешественника. Эта жизнь, переплавясь в слово, придала его книгам оттенок особой достоверности, выстраданной человечности.
Хемингуэй... Властитель дум 60-х годов, когда советская «молодежная проза» в поисках нового контакта с читателем со спринтерским азартом бросалась к модной теории «потока сознания», к ненарочитой мужественности повествования. Но Хемингуэй был не просто литературной модой тех лет, он явился чем-то вроде маяка, жизненного ориентира для тех самых молодых героев, для которых рубеж 50-х – 60-х годов обратился временем ниспровержения старых ценностей, борьбы с косностью и поисков своего места в большом мире. Любовь к Хемингуэю стала своего рода паролем и символом романтически устремленной и раскованно чувствующей молодости. Помните? «Носил он брюки узкие, читал Хемингуэя» (Евг. Евтушенко). И почти в каждом доме тех лет — портрет молодого старика в свитере грубой вязки, глядящий мужественно, независимо и грустно...
Прошли годы. На месте его портрета, быть может, висит чей-то другой, более соответствующий сегодняшним литературным пристрастиям. Но означает ли это, что интерес к Хемингую исчерпан? Конечно, нет. И причина тут не только в культурном пиетете, не позволяющем сбрасывать ни одно из имен прошлого «с корабля современности». Причина, пожалуй, в сопротивляемости таланта, который защищает себя от забвения, противодействует мертвым водам Леты. Когда оседает муть, поднятая волной литературной моды, остаются блестеть золотые крупицы писательского мастерства. Так и Хемингуэй, перестав быть кумиром, предстает прежде всего писателем высочайшего мастерства художнической честности. Его романы «Фиеста», «Прощай, оружие», «Иметь и не иметь», «По ком звонит колокол» и другие произведения вошли в нашу жизнь. Его творческий метод обогатил мировую литературу, во многом способствовал ее развитию. Хемингуэй говорил: «Если писатель хорошо знает то, о чем пишет, он может опустить многое из того, что знает, и, если он пишет правдиво, читатель почувствует все опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом». Правда произведений Хемингуэя говорит сама за себя, говорит сильно и убеждающе, минуя все пропуски и умолчания времени. Лучшее тому свидетельство — рассказы, записанные на этой пластинке. Вслушиваясь в них, вновь замечаешь многое: чистое мерцание смысла, глубоко запрятанного в подводную часть текста айсберга, намеренную и чуть небрежную простоту лексики, поразительно живую речь напряженных, как провода под током, диалогов и лирических монологов, особый эффект присутствия, действенный ровно настолько, чтобы мы вдруг почувствовали, что все написанное происходит здесь, сейчас, с нами.
Вначале — голос самого Хемингуэя, уникальная запись, которая впервые воспроизводится на пластинке. Звучит небольшой фрагмент комментария к фильму «Земля Испании» (1937), напоминая о важном периоде в жизни писателя. Хемингуэй рассказывает о том, чему сам был очевидцем: испанский крестьянии уходит из дома защищать республику, его провожает жена. Она говорит, что будет ждать, он говорит, что вернется.... Никто не знает, вернется ли он. «На всех языках слова прощания звучат одинаково». Потом врывается песня, и вновь голос Хемингуэя: «Люди, никогда не сражавшиеся раньше, не умеющие владеть оружием, люди, которым нужны только работа и хлеб, продолжают сражаться...» Этот голос своеобразный камертон, дающий верный звук к нашему восприятию пластинки в целом.
Рассказы Хемингуэя звучат в исполнении М. Бабановой, А. Джигарханяна, В. Гафта и Г. Жженова. Их чтение открывает в тексте неожиданное богатство оттенков и в то же время подчеркивает его единство, жесткость контуров то самое, «хемингуэевское», что невозможно спутать ни с каким другим.
Жанр звучащей литературы — особый. Он приближает к нам мир писателя, делает его своеобразие особенно ощутимым. Происходит как бы «узнавание» не только по смыслу, но и по звуку.
Актеры пробуют рассказы Хемингуэя «на голос». Пожалуй, именно в их исполнении мастерство писателя раскрывается так безошибочно и определенно. Здесь он порой добивается той «насыщенности и значительности, которых другой достигает только в романе» (Хемингуэй).
Перед нами рассказы разных периодов, но все они объединены основополагающей темой хемингуэевского творчества — противоборства с жизнью, внешнего поражения и внутренней победы, которую человек одерживает, пытаясь противостоять одиночеству, несчастью, смерти и собственной немощи. В мужественном усилии преодоления герои и больших, и малых произведений Хемингуэя обретают свои представления о мире и праве существовать в нем. Человек, одиночество и пути его преодоления организующая мысль всех четырех актеров, исполнителей Хемингуэя. Впрочем, каждый из них не преминул проакцентировать текст по-своему, выявив наиболее важные для него ключевые фразы, слова и тональность. Гафту, например, в рассказе «Канарейку в подарок» (1927) оказалась близка ироническая и чуть суховатая настроенность писателя, скептически и беспощадно подмечавшего в «стопроцентном американце его выхолощенное чванство, душевную глухоту и безразличие ко всему, кроме собственного благополучия. «Типичная американка средних лет», — произносит актер с оттенком презрения, подчеркивая слово «типичная», когда представляет нам героиню рассказа. Так же интонирует он ее речь безапелляционно уверенную, суетную и жесткую. Как верно угадывает актер, что непевчая канарейка — емкий и многозначный образ этой суетной жесткости, о которую разбиваются многие человеческие надежды, и одновременно душевной потерянности и тоски, живущей где-то рядом, в том же самом вагоне и за его пределами. («Все, мимо чего проходил поезд, выглядело словно натощак...»).
Бабанова читает рассказ «Кошка под дождем» (1925 г.) — прекрасный образец ранней прозы Хемингуэя. Разобщенное, замкнутое состояние людей, с их попытками удержать слова, спрятать свою боль в глубь души, — все это передано актрисой блистательно. Тема человеческого одиночества, «ностальгии по дому», которого нет и не будет никогда, погружает нас в атмосферу несбывшихся ожиданий и отчаяния. Нужен изумительный дар Бабановой, особая мелодика голоса, чтобы мы почувствовали это столь пронзительно. Каждая ее фраза — целый спектр отдельных и прихотливо переливчатых смыслов. Интонация начинается как бы нейт рально, с «эмоционального нуля» и, постепенно набирая силу, вдруг становится капризно-ломкой, металлической, звенящей и вот неожиданно выпрямляется, обретая упругую завершенность распева. Слова сами «играют», и нам видно все: и мокнущую под дождем «киску», и необычайную серьезность, с которой хозяин выслушивает жалобы своей постоялицы, и зонтик, спасительно расправляющийся над ее головой, и длинные волосы, и свечи, и весну, которую хочется дождаться, и скучного Жоржа, которому надоели прихоти жены.
Точным и каким-то на удивление знакомым кажется чтение Джигарханяном рассказа «Ожидание» (1933). Мягкая сдержанность и драматизм, небрежность повадки вместе с тем что-то утаенное, загадочное все это кровное, актерское ощущается и чтении. Джигарханян замечательно передает разные психологические состояния — больного ребенка и взрослого. То недетское, страшное, что-то разъедающе вторгается в сознание первого и одновременно подвигает его к человечности и заботе о старшем, и то обыденное состояние покровителя и охотника, за привычкой к которому старший что-то теряет. В маленьком эпизоде охоты актеру важно дать не «пейзаж» и не азарт, а вот это привычное: «подстрелил куропатку». Два полноправных душевных мира существуют рядом, не в силах слиться, чтобы в какой-то миг вдруг соприкоснуться и родить общую догадку о жизни, о смерти, о необходимости совместных заботливых усилий.
«Нужна собака-поводырь» (1957) — одна из последних публикаций Хемингуэя. В этом небольшом этюде скрещиваются линии, идущие от многих его произведений, вдохновленных задачей написать «простую, честную прозу о человеке». Смысл рассказа в том, что ослепший человек как бы внутренне прозревает, приучая себя к долгому труду думать о другом, а не о собственной беде. Состояние темноты и мрака для него одновременно оказывается пробуждением осязательной памяти о живом мире, его линиях, звуках и красках. Именно это и подчеркивается в чтении Жженовым. Его манера повествовательно проста и внимательна к ярким подробностям жизни; за бытовым диалогом актер дает почувствовать важное — гуманизм писателя, отстоявшего незыблемое и естественное право человека на надежду.
Эпиграфом ко всем четырем рассказам, звучащим пластинке, могли бы стать слова Хемингуэя: «Нет человека, который был бы, как остров, сам по себе: каждый человек есть часть материка, часть суши». То, что мы услышали, — в свою очередь, лишь часть материка, называемого Хемингуэй.
Светлана Васильева, кандидат искусствоведения
