Текст с конверта грампластинки 1987 года:
Об игре Станислава Бунина в дни Международного конкурса пианистов имени Маргариты Лонг (1983 г.) парижская «Фигаро» писала: «Его “Крейслериана” Шумана и 23-й концерт Моцарта показались нам счастливыми мгновениями, прикосновением к совершенству». «Самой интересной музыкальной индивидуальностью» назвали французские критики советского пианиста, ставшего обладателем Гран-при в этом авторитетнейшем конкурсе.
Действительно, в исполнении Буниным «Крейслерианы» Шумана присутствовали и темперамент, и артистизм, и пианистическая легкость — словом, все то, что способно мгновенно покорить слушателей. Но была в его игре и какая-то особая острота чувства, нервность, смутная обеспокоенность — то, что «читается между строк» и присуще даже не всякому маститому музыканту. Осознанным или интуитивным явилось это проникновение юношеского сознания в смятенную красоту романтического мира Шумана? Во всяком случае, постижение смысла «Крейслерианы» — одного из самых сложных сочинений — казалось неоспоримым. И все же восторженные отклики и прессы, и жюри были не только констатацией таланта, но и авансом. Ведь тогда Бунину было только семнадцать лет.
Следующим этапом пути молодого артиста явился Международный конкурс пианистов имени Шопена в Варшаве. И новая победа: два года спустя после парижского успеха Бунин становится обладателем еще одной первой премии.
Бунину близок мир Шопена. Благородство, нежность, пламенность, вдохновенность, элегантность — природные свойства его удивительно естественного пианизма. Эта естественность поэтична и по-юношески чиста. Есть в игре музыканта и отнюдь не юношеская «искусность», отточенность выразительных средств, изысканный эстетизм...
Когда слушаешь Станислава, кажется, что каждый нюанс музыкальной фразы, каждое движение чувства подчинены его первой, спонтанной исполнительской реакции. Видимо, как раз здесь секрет того, что известнейшие сочинения, где знаком всякий изгиб музыкального сюжета, в исполнении Бунина как бы непредсказуемы. Музыка дышит, живет под руками пианиста. Это сама импровизационность образов, душевных движений. В то же время внутренняя художественная логика их развития безукоризненна и гармонична. Нельзя не согласиться с польским критиком, говорящим о «режиссуре музыкального повествования» Бунина, достигшей «высот, достойных самых крупных драматургов». Прежде всего это касается искусства звукотембровой режиссуры. «Чудесно извлекаемый звук, полный, хотя и легкий, насыщенный, хотя и кристально чистый...» Своеобразие фортепианных тембров, их богатство у Бунина привлекают чрезвычайно. Подобная культура звука — в традициях отечественного пианизма, прежде всего его нейгаузовской ветви. (В Центральной музыкальной школе Бунин занимался под руководством Елены Рихтер, в прошлом воспитанницы Генриха Нейгауза).
«Звуковая живопись — первое, что меня притягивает», — говорит музыкант, и понятно, почему взор пианиста устремлен не только к Шопену, но и к Рахманинову, Дебюсси — к мастерам тончайшей фортепианной звукописи. Но было бы неверным считать манеру Бунина преимущественно колористической. В его репертуаре Гайдн, Моцарт, Прокофьев... «Я не должен идти по какой-то одной колее. Учиться надо многому, и как можно быстрее».
Годы учения не кончились (ныне Станислав Бунин — студент Московской консерватории по классу профессора Сергея Доренского). Выбор же цели уже сделан: «Современный пианист должен стремиться к тому, чтобы его музыка была живой, чтобы не превращалась в канон, в голое прочтение нот. Моя цель — искренность».
Бунин удивительно восприимчив к новому. Это, пожалуй, главная черта его искусства, во многом уже ставшего, но еще более — обещающего.
Владимир Чинаев (из проспекта «Музыка в СССР»)
