На этой пластинке записаны рассказы Андрея Платонова. Рассказ – одна из самых пластичных и задушевных форм литературного письма – вообще благодарен для чтения, произнесения вслух. Однако это не значит, что он легко приспосабливается к законам декламационного искусства: рассказ трудно читать именно в силу кажущейся простоты и незатейливости, порой заслоняющей его единую «точку схода». У каждого талантливого рассказа такая точка есть, и она не имеет ничего общего с пресловутым «подтекстом». Скорее, эта точка соотносима с областью духовного и творческого бытия художника.
Рассказы Платонова читать особенно трудно... Его творчество – загадка, которую искусство загадало жизни. Здесь многое, если не всё, тайна, включая и необходимость разгадки. Знаменитый платоновский стиль, что это? Стилизация, сказ, косноязычие? Или же глубоко индивидуальный почерк мастера, любая попытка скопировать который обречена на провал? «Неправильные», шероховатые фразы, гибкие инверсии, алогичные словосочетания недоступны для эпигонов, ибо они освящены и сцементированы в прозу чем-то другим, казалось бы, не имеющим отношения к искусству. Герои Платонова – праведники они или грешники? Живя в «прекрасном и яростном мире» 20–30-х годов нашего века, предаваясь высоким мечтам, они выказывают тончайшую душевную структуру. И вместе с тем являются персонами из плоти и крови. Даже в злобе, жестокости они сохраняют некую душевную целостность. Как получилось, что в рассказе «Фро» сцена убогих танцев в пристанционном клубе наполняется высокой поэзией, и звуки сельской гармоники чисты и велики, как моцартовская флейта? Отчего бюрократы повести «Город Градов» заставляют вспомнить средневековых куртуазных рыцарей, и в волнениях и страстях подвыпившего счетовода проступают вечность и вневременность? Зачем томятся герои Платонова и, оставаясь земными и реальными, словно существуют в каком-то другом измерении, связь которого с наличествующим пространством и временем не определить никакой, самой сложной формулой?
И еще – писатель сугубо русский, живущий в самом сердце России, на ее древней черноземной земле, Платонов оказался «всемирно отзывчивым», и вот уже другой писатель, Эрнест Хемингуэй говорит о влиянии на его творчество рассказов Платонова «Река Потудань», «Третий сын». Хотя, казалось бы, что Хемингуэю, охотнику, солдату и певцу «потерянного поколения», до бедного Никиты Фирсова, мастера крестьянской мебели, влюбленного и не знающего, как любить, чтоб никому не было обидно или больно, или до сына, похоронившего в далекой России мать?
Проработав в литературе около тридцати лет, Платонов явил в своем творчестве то, что Ю. Тынянов определял как эффект «человеческого лица», означающий единство биографии, судьбы и дара художника. Платонов – мастеровой, в 1919–1921 годах красноармеец, затем студент, инженер-электрик, затем прозаик, критик, драматург, военный корреспондент. Автор книг «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Происхождение мастера» и других известных повестей и рассказов. Нет ни одного важного момента в истории нашей страны, который бы не отразился в книгах Платонова: революция, гражданская война, годы социалистического строительства, Отечественная война. Эта «суровая эпоха» (Ахматова), поворачивающая судьбы людей в иное русло, была условием и временем платоновской прозы, сообщившим ей напряженнейший драматизм и определившим ее высокий пафос. Коллизия, когда в сараях зажиточных мужиков среди награбленного добра можно было найти картины Пикассо, но не насос для орошения иссохших полей («Родина электричества»), становилась для героев Платонова не символом конца, а знаком начала, обрекающего их на «нетерпение жизни» во имя будущего.
Платонов – писатель глубоко народный, и не только потому, что главные персонажи его произведений – так называемые представители массы, трудящиеся, взятые из гущи жизни. Само мироощущение писателя народно, обращено к тем глубинам сознания, где творится миф о жизни, долженствующий не объяснить, а оправдать и утвердить существующий порядок вещей, несмотря на весь его трагизм.
Классическая русская литература XIX века открыла читателю «внутреннего человека» – личность в совокупном богатстве ее психологических состояний, зрячий и подвижный мир субъекта. Восприняв у прошлой культуры это открытие, Платонов дал пленительному цветению человеческих эмоций новую энергию выхода и новый образный строй. Для того чтобы выразить содержание эпохи, ему нужен был мир особых причинно-следственных и пространственно-временных отношений. Мир с точки зрения не индивидуального, отдельного, а коллективного сознания, сохраняющего живую подвижность отдельных атомов. Человек и окружающая его действительность мыслились Платоновым нераздельно, как органическое целое.
Платонов тяготеет к повышенно эмоциональному, метафорическому письму, снимая противоречия личного и коллективного, природного и социального, живого и неживого. Даже смерть Платонов описывает с точки зрения живого, творческого сознания – как в «Сокровенном человеке», когда герой, умирая, видит мир ясно и крупно, «осиротевшим одним человеком».
Платонов нерасторжимо связан с художественным авангардом первой трети века, с мифотворческим опытом живописи, поэзии, кинематографа тех лет. В то же время Платонов – классик, стремящийся к «неслыханной простоте», он питается традициями прошлого и дает жизнь новым литературным мирам.
Рассказы Платонова менее всего можно рассматривать как «психологические» новеллы. При полной конкретности душевных движений человека в них еще запечатлен некий таинственный свет и сумрак всеобщего бытия. В рассказе «Третий сын» – это глубина материнско-сыновьей связи, существующей как вечный образ беспрерывного и безвозмездного «счастья любви». Эту любовь нельзя ни заменить, ни восполнить в последующей взрослой жизни.
Чтение Михаила Ульянова, при простоте и скупости исполнительских средств, настраивает на высокий лад. Актер не старается подчеркнуть драматизм отдельных ситуаций рассказа, а как бы весь его целиком переводит в поэтический сказовый регистр. Ульянову, пожалуй, важна не та «смущенная душа», которую герой рассказа, старик, особым чутьем горя угадывает в другом. Важно «торжество и память», остающиеся после смерти человека. Важно горе третьего сына, освещающее новый порядок вещей силой личного чувства и объединяющее остальных. Тема человеческого единения внятно звучит в финале. Она превращает трех сыновей в фигуры мощные, уходящие в эпическую даль – «по всей ночи вокруг дома».
Лебедев, напротив, «укрупняет» для нас драматизм деталей, составляющих целое платоновской прозы. Он читает сильно и страшно. Так, что мы видим всё. Видим белые глаза Юшки, в которых всегда стояла «неостывающая влага», его молчаливый укор в ответ на закипающую людскую злобу и слабый бунт этого «божьего чучела», тщетно пытающегося доказать свое право на жизнь: «Зачем умирать, если я родился жить?» Видим кровь, хлынувшую из Юшкиного тела и залившую землю. Истовый и привычный обряд похорон. Народ, который еще не знает, как он осиротел. Мы слышим, кажется, саму стихию русской жизни в ее драматическом музыкальном сплетении – от злобного веселья до праведной немоты и очищающих слез, дрожащих в оплакивающем Юшку голосе. Чей это голос? Юшкиной неродной дочери? Самого читающего? Это отчетливое голосовое подрагивание – вздоха, плача, боли – образует особый, глубоко интимный план чтения. История, которая давно миновала, оказывается близкой и длящейся. Она смыкается с нашими сегодняшними размышлениями о народном характере, с дорогой актеру Лебедеву толстовской темой попираемого естества, проходящей через его театральные работы.
В прозе самого Платонова за Юшкой следуют и тот персонаж, который в рассказе «Родина электричества» несет на руках старушку величиной с малого ребенка, и герой повести «Ямская слобода» Филат, и многие другие, которые своей добротой пусть не спасают, но оправдывают мир.
«Река времен в своем стремленьи уносит все дела людей»,– утверждается в одном из самых мрачных стихотворений русской поэзии. Так случилось, что «звуки лиры и трубы» Платонова избежали общей судьбы, непонимания и забвения. Счастливая жизнь? Каждый пусть решит это сам. А сейчас просто послушаем рассказы писателя в исполнении мастеров сцены. Им есть что нам сказать, прикоснувшись к правде Платонова,– нам есть что услышать.
Светлана Васильева,
кандидат искусствоведения
1983 г.
