Вальсы и полонезы русских композиторов второй половины XIX века – золотого века русской классической музыки – стали ее визитными карточками во всем мире. Кажется парадоксальным, что все эти пьесы созданы не в блестящий век царствования Александра I, когда вальс и полонез были любимейшими и желанными танцами на балах, а несколько десятилетий спустя. Исключением здесь являются танцы из «Жизни за царя», созданные человеком той эпохи, первым русским классиком Глинкой. Однако сила притяжения пушкинской поры была и по сей день остается для русских художников непреодолимой. Не случайно программу открывает концертный полонез Лядова, имеющий подзаголовок «Памяти Александра Сергеевича Пушкина».
К сочинениям, рисующим портрет недавнего, но чарующего прошлого принадлежат и танцы из «Евгения Онегина» Чайковского, и полонез из «Дубровского» Направника – опер на пушкинские сюжеты. Пусть под музыку Чайковского, Аренского, Лядова уже не танцевали на балах, вальсы и полонезы нашли свое место в классическом балете, - в первую очередь у Чайковского, заложившего в своих трех балетах традицию делать большие, развернутые вальсы центральными эпизодами не только отдельных актов, но и целых спектаклей. Таковы балетные вальсы Глазунова – из балетов «Раймонда» и «Барышня-крестьянка», поставленных Петипа, а также из блестящей Балетной сюиты. Полонезы и вальсы из оркестровых сюит, отдельные концертные пьесы Аренского, Ляпунова, Рубинштейна, непосредственно примыкают к этой же традиции, дающей как бы обобщенный музыкальный портрет танца, но не отнимающей у него его пластической, собственно танцевальной сути.
В полонезах, написанных участниками «Могучей кучки» - Мусоргским и Римским-Корсаковым, очевиден иной, не обобщающий, а индивидуализирующий, - собственно, фольклорный уклон. Национальные польские корни танца, ведущего свое происхождение с семнадцатого столетия, не нивелируются, а напротив, тщательно стилизуются. Это связано с оперными образами поляков в «Борисе» и «Пане Воеводе», продолжающих традицию знаменитого «польского» акта глинкинской «Жизни за царя».
И в каждой пьесе, несмотря на их несхожесть, звучит нечто общее, объединяющее все эти пьесы в некую «сверх-сюиту». Это и ностальгия по блестящим годам юности русской культуры, и захватывающее, детское ощущения скорого чуда, торжественно и празднично приходящего в суетную повседневность, блеск и чопорность нарядов – а с этим и лоск оркестрового «почерка», и благородство танцевальных движений, облеченных в музыкальную форму.
