Текст с конверта грампластинки 1975 года:
Представить облик Евгения Светланова невозможно, если говорить о нем только как о дирижере. Ведь Светланов — один из наиболее разносторонних музыкантов нашего времени, яркий, самобытный художник, получивший признание всего музыкального мира. Светланов словно создан для музыки. Это музыкант по всем чертам своего характера. Это человек, для которого музыка и есть жизнь.
Природа наделила его чрезвычайно полно и щедро. Он не только выдающийся дирижер, но и талантливый композитор, замечательный, тонкий пианист, страстный музыкальный публицист. Думаю, что это сочетание различных музыкальных «ингредиентов» в значительной степени и определило своеобразие дирижерского облика Светланова.
Истории редкой природной одаренности Евгения Светланова нужно, наверное, искать в семейной традиции и музыкальном воспитании. Родители его были певцами Большого театра, а такие музыкальные династии — вся история музыки внушительное тому свидетельство — нередко открывают путь к постижению самых больших высот в искусстве. Евгению Федоровичу, конечно, очень повезло и с учителями. По композиции он занимался у такого крупного художника, как Юрий Александрович Шапорин, а по дирижированию его педагогом был Александр Васильевич Гаук — основоположник советской дирижерской школы. Но при всем том никакой педагог не может сделать из человека дирижера — я убежден, что дирижером надо родиться. Для меня дирижер — это, помимо всего, человек, который способен найти пластический эквивалент музыкальному рисунку, движению музыки, архитектонике партитуры. Причем я имею в виду отнюдь не внешнюю синхронность музыки и пластики, а совсем особые их соотнесения — иногда полифонические, контрапунктические. Как слушатель, воспринимающий музыку из концертного зала, я вижу в этом одно из главных достоинств артиста, стоящего за пультом. Потому что если такой пластический эквивалент существует, то начинаешь пристальнейше следить за дирижером, как бы загипнотизированный происходящим музыкальным действом; если ход пластического движения естествен, органичен, то восприятие облегчается, все произведение как-то чрезвычайно убедительно выстраивается в нашем сознании — не только в слуховом ряду, но и в зрительном. Может быть, такое мое восприятие дирижерского труда несколько субъективно, но мне кажется, что именно в таких случаях дирижеры достигают наибольшее полного слияния с музыкой, наиболее убедительной передачи ее. И именно так я воспринимаю искусство Светланова-дирижера.
При все внешней скупости жест Светланова полон органичной гармонии. Он точно отражает отношение исполнителя к музыке, воплощает склад его характера, ума, темперамента, помогает понять индивидуальность художника. Если, скажем, контражуром показать схематично движения его рук, то и этого, вероятно, будет достаточно, чтобы сразу определить — дирижирует Светланов.
Можно много говорить об абсолютно непогрешимом слухе, о музыкальной культуре, о замечательной интуиции и других великолепных достоинствах Светланова, о которых рецензентами написано немало восторженных слов. Но мне хотелось бы начать с того редчайшего достоинства Светланова, которым обладают буквально считанные музыканты современности. Я имею в виду чувство музыкального темпа. Стравинский как-то заметил, что главная проблема исполнения его музыки — темп, и это, на мой взгляд, касается не только его сочинений. Действительно, ничто, мне кажется, так не разрушает суть сочинения, его драматургию, как неточности темпа. Говоря это, я вовсе не предполагаю, что темп должен быть раз и навсегда строжайше определенным, метрономически досконально выверенным. Ощущение правильного темпа наверняка меняется, и меняется быстро, иногда от исполнения к исполнинею — так же, впрочем, быстро, как ежедневно и ежечасно меняются наши представления о времени, о ходе его. Но в каждый данный момент существует какой-то единственно верный темп. И вот его-то Светланов чувствует поразительно, всегда с уникальной точностью определяя тот «режим», который, если воспользоваться технической терминологией, наиболее благоприятен для функционирования всего музыкального организма, для свободного и естественного дыхания музыки. Знаю это не только как слушатель, но и как композитор и солист; мне никогда не приходилось договариваться с ним о темпе — все происходило как бы само собой. Но при этом надо подчеркнуть, что Свтеланов чаще и смелее, чем большинство дирижеров, пользуется приемом rubato, и это отнюдь не нарушеает логического тока музыки, а напротив, придает исполнению особую выразительность. Музицирование оркестра под его управлением напоминает течение реки, заданное самой природой, как, впрочем, самой природой заложен в нем талант чувствовать то, что не измерить никаким метрономом, накаким самым чувствительным чудо-прибором.
Наряду с этим великолепным качеством, я хотел бы отметить еще три характерные черты дирижерского почерка Светланова: точное, безошибочное ощущение кульминаций — и в динамическом, и в темповом отношении, завидную способность как-то по-особому значительно начать музыкальное повествование и не менее впечатляющее мастерство завершения. Отлично помню, например, как таинственно, настороженно начинает он «Прометея» Скрябина и как соотнесенно с целым звучим звучит у него последний аккорд. Вообще его заключительные «тоники» во многих сочинениях удивительно пропорционально соотносятся с общей структурой и протяженностью всей звуковой композиции. Тут, конечно, играет роль и композиторское чутье Светланова...
Есть еще одна черта, которая представляется необычайно важной — чрезвычайная серьезность его отношения к музыке. На моей памяти не было случая, чтобы Светланов делал что-то наспех, походя (чем, признаться, грешат некоторые его коллеги по профессии). Уж если Светланов взялся за что-то можно не сомневаться: он «вскроет» партитуру и с максимальной полнотой, использует все возможности, которые в ней содержатся. Серьезность и ответственность ощущения своей миссии музыканта, в руках которого, по сути дела, судьба произведения, никогда не покидает Светланова.
Вместе с тем при соприкосновении с личностью Светланова невольно вспоминаются слова Бруно Вальтера о том, что подлинное дирижерское искусство — это отсутствие напряжения. При всех серьезности Светланова за пультом у него действительно никогда не ощущается напряжения. Все выглядит естественно, пластично; фигура дирижер покоряет красотой и артистичносью, мягкосью жестов и в то же время значительностью. Он только вышел на сцену — и уже этого достаточно, чтобы зал застыл в ожидании большого художественного события.
Интерпретирую музыку, Светланов умеет заглянуть в самую суть произведения; тут, наверное, опять-таки сказывается его композиторская «ипостась» — он знает ремесло, он знает, как это «делается», и поэтому лучше многих понимает, каким «кратчайшим» путем можно выявить главную мысль партитуры. Часто в процессе исполнения он «освещает» музыку как бы изнутри, и мне нередко доставляло чисто музыкантскую радость его умение выявить неожиданные контрапункты, побочные голоса, обратить внимание (свое и слушателя) на незаметные, но столь важные детали партитуры, которые он умеет оттенить корректно и гармонично по отношению к главному. И сочинение озаряется вдруг новым светом, новыми красотами.
Мне доводилось слушать, например, как он дирижировал «Лебединым озером» Чайковского, музыка которого, казалось бы, у всех на слуху от первой до последней ноты. Однако и эту хорошо знакомую партитуру он заставлял звучать непривычно свежо, находя в ней какие-то вторые и третьи планы, которые зачастую скрыты от слушателя при «традиционном» исполнении. Словом, в руках этого музыканта — ключи от всех замков, за которыми хранятся тайны и таинства Большой Музыки.
Дирижерская и музыкальная воля Светланова очевидна, когда он стоит за пультом. Отчетливо и ясно диктует он оркестру свои замыслы. И тот, кто находится в зале, видит, как оркестр гипнотически следует его указаниям, ходу его мысли, чувства, лепке формы. Тут вступает в действие и еще одна покупающая черта дирижера: свойственная ему ясность ощущения музыки. А это не может не вызывать доверия к артисту и у оркестрантов и у слушателей. Даже очень сложные сочинения трактуются им с предельной ясностью, стройностью.
Наконец, полнокровность исполнения. Он никогда не выступает вполсилы, но всегда с полной отдачей, максимальной выкладкой духовных сил. О горячности натуры, захватывающем темпераменте Светланова много говорят и пишут. Это действительно так, однако я хочу заметить, что у Светланова не тот тип темперамента, когда течение музыкальной материи захлестывает, находится все пределов регулируемости. Наоборот, его отличает предельно четкая дирижерская «дикция», отсутствие всякой суеты в интерпретации. В своих взаимоотношениях с музыкой он просто и величав, он служит ей с достоинством, скромностью и почтением. Так что, с одной стороны, яркость темперамента, а с другой — очевидная самодисциплина, самоконтроль. Стихийная сила, мощь, позволяющая достигать, я бы сказал, бескомпромиссной звучности оркестра — и притом контролируемая, направляемая умом и интеллектом музыканта. Великолепный сплав»
Исполнительские достижения Светланова за последнее десятилетие — период наивысшего расцвета его таланта — тесно связаны с руководимым им Государственным академическим симфоническим оркестром Союза ССР. Знаменательно, что именно в совтрудничестве со Светлановым этот коллектив достиг выдающихся художественных вершин, способен решать сложнейшие творческие задачи. Мне неоднократно приходилось быть свидетелем исполнительских откровений Светланова, ставших настоящими событиями нашей музыкальной жизни. Так, я никогда не смогу забыть, как он дирижировал «Поэмой экстаза» на торжественном вечере в честь 100-летия со дня рождения Скрябина. Это была поистине поразительная, совершенная интерпретация, — солнечная, исступленно-экстатическая и в то же время очень строгая, мудрая. Вспоминаю и Третью симфонию, Симфоническе танцы Рахманинова — одного из любимейших композиторов Светланова. Какая ясность, стройность, я бы сказал, озаренность. Вообще, впечатление от интерпретации Светланова иногда хочется перевести на язык зрительсных ассоциаций: кажется, будто весь оркестр сверкает, трубы как-то по-особому начищены, звучат без хрипотцы, на полную мощь, все переливается цветами радуги, и со сцены бьет яркий, не знающий прегад солнечный свет. Сколько таких незабываемых минут подарил каждому из нас Евгений Светланова!
В начале 1973 года мне довелось побывать на вечере памяти Давида Федоровича Ойстраха, где Светланов не только дирижировал, но и выступил с проникновенным словом. В этом концерте он просто поразительно сыграл «Вступление и смерть Изольды» Вагнера — опять-таки с удивительным ощущением темпа, с темпераментом, мягкостью, заставляя струнные действительно петь с редкой выразительностью. Оркестр звучал феноменально, зал был полностью захвачен. Тут я еще раз подумал, что никак не могу согласиться с теми критиками, которые до сих под «тиражируют» мысль, высказанную кем-то еще в начале творческого пути Светланова и причисляющую его исключительно к разряду специалистов по русской музыке. Он, действительно, превосходный истолкователь партитур Чайковского, Глинки, Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Рахманинова, Скрябина, большинство оркестровых сочинений которых им постоянно исполняется, записано на пластинки. Он, действительно, возродил многие забытые сочинения отечественной классики. Однако ограничительный взгляд на Светланова как на артиста определнного, сравнительно узкого «амплуа» никак не соответствует реальному положению вещей. Светланову в неменьшей степени удается сегодня и зарубежная музыка, разные эпохи и стили — от симфоний Бетховена и Малера до сочинений Шёнберга и Берга. Очень важно, что и эту музыку он дирижирует, не руководствуясь слышанными звуковыми шаблонами, но исходя из собственного, выношенного отношения к каждой партитуре. Поэтому пусть не удивляет в его трактовках некая непривычность, ведь часто то или иное сочинение связывается в нашем сознании с уже установившейся схемой, трактовкой, которую мы отождествляем с самим подлинником, и зачастую совершенно несправедливо.
Светланов — не только замечательный симфонический дирижер, но и оперный. Многие годы работая в Большом театре, он прекрасно вел здесь огромный репертуар. Ему помогало в этом глубокое понимание вокала, чувство пропорции между звучанием оркестра, хора и солистов. Дело это весьма тонкое, и многие дирижеры выбирают путь наименьшего сопротивления: они просто заставляют оркестр играть тихо там, где требуется не заглушать певцов, хотя в результате получается лишь насилие над фактурой, искажение авторского замысла. Для Светланова пропорция звуковых соотнесений — «открытая книга».
Говоря о многогранном дирижерском облике Светланова, нельзя пройти мимо его мастерства ансамблиста (не хочется сказать — «аккомпаниатора»). Об этом лучше меня могли бы рассказать все наши ведущие инструменталисты и певцы. Однако и мне не раз приходилось выступать со Светлановым, и могу засвидетельствовать, что всегда находил в нем чуткого партнера, настоящего муыкального единомышленника.
Словом, не следует уподобляться неким критикам, которые любят все раскладывать по полочкам: одному дирижеру приписывают мастерство аккомпанемента, другому — заслуги в определенном жанре, третьему — в интерпретации Бетховена и так далее. Евгений Светланов — выдающийся артист, художник, и это сказывается буквально во всем: в его отношении к музыке, в строгом отборе программ, в ответственном подходе к каждому сочинению, независимо от стилевых признаков, в полной отдаче себя творчеству... Во всем, что он делает, есть настоящая музыкантская честность! И вместе с тем — высокое чувство долга перед современниками.
Светланов — один из тех дирижеров, кто постоянно и с искренней любовью исполняет советскую музыку. Не по обязанности, но по внутренней потребности. Все мы знаем, как велики его заслуги в возрождении на концертной эстраде многих сочинений Мясковского. В этом есть своя закономерность. Мясковский близок ему многим — сосредоточенной серьезностью, ответственностью, какой-то особой строгостью к самому себе. Мы найдем на концертных афишах Светланова имена Сергея Прокофьева, Юрия Шапорина, Виссариона Шебалина, Дмитрия Шостаковича, Арама Хачатуряна, Тихона Хренникова, Георгия Свиридова, Андрея Эшпая... Советскую музыку он с успехом исполняет не только в нашей стране, но и во время своих триумфальных гастрольных выступлений по всему миру, а многое стало известным повсюду благодаря сделанным им записям. Сценическая и концертная жизнь и судьба ряда моих сочинений также тесно связана с именем Светланова. И я чрезвычайно благодарен ему за доброе и заинтересованное отношение к моим произведениям (пронзительная радость последнего времени — совместная премьера моего Третьего фортепианного концерта!).
Трудно переоценить и ту роль, которую сыграл Светланов в судьбе тысяч слушателей, которые, словно ведомы им, пришли в прекрасный мир музыки. У Виктора Шкловского в работе о Толстом есть такое меткое определение: «Искусство — это инструкция для пользования органами чувств». Для всех, кто слушает оркестр под управлением Евгения Светланова, искусство этого взыскательного мастера оживляет бессметные «инструкции» великих художников прошлого и современности, пробуждая в людях возвышенные чувства.
Родион Щедрин
