«Мелодия» публикует в цифровом формате не издававшуюся ранее запись последнего концерта пианиста, представителя династии Нейгаузов.
«Последним из могикан романтической школы» называл Нейгауза его ученик Владимир Крайнев. «За его игрой всегда чувствовалось что-то большое и значительное, какое-то огромное напряжение романтизма, вся внутренняя романтическая культура этого музыканта необычного происхождения и судьбы».
Сын одного из основателей отечественной фортепианной школы Генриха Нейгауза, Станислав унаследовал пианистический и педагогический дар своего великого отца. Но с самых первых шагов в искусстве он шел своим путем, демонстрируя ярко выраженную индивидуальность — еще студентом Московской консерватории, в 1949 году он должен был возглавить группу советских пианистов на возрожденном после войны Международном конкурсе имени Шопена в Варшаве, но в последний момент ему не разрешили выезд из-за «неправильной» фамилии. Тогда власть не выпустила его из страны, но неучастие в конкурсе не помешало Станиславу Нейгаузу найти свою аудиторию. Творчество Шопена оставалось краеугольным камнем его репертуара: его интерпретация Третьей сонаты была признана лучшей, она звучала и на последнем концерте.
Концерт состоялся 18 января 1980 года, за шесть дней до смерти артиста; программа была посвящена творчеству Фредерика Шопена. Как единое повествование, живое воплощение поэзии в музыке звучали в его исполнении четыре фортепианных баллады. Программу завершали «Баркарола» и «Колыбельная», в которых явственно слышалась мудрость прощания и примирения. Нейгауз долго играл на бис (в запись вошли прелюдия до минор Рахманинова, «Ласка в танце» Скрябина, «Лунный свет» Дебюсси) — публика, как всегда, не отпускала его; но мало кто мог предположить, что эта запись станет последней.
Мария Залесская для журнала «Музыкальная жизнь», 24.03.2022:
«Мелодия» продолжает дарить уникальные путешествия в прошлое, на этот раз отправляя нас в Большой зал Московской консерватории на концерт 18 января 1980 года.
Об этом диске очень трудно писать; его трудно беспристрастно слушать. Живая запись последнего выступления Станислава Нейгауза. И знание, что через шесть дней гениального пианиста не стало… Такая предыстория неизбежно настраивает слушателя на совершенно особый лад при «пропускании через себя» концертной программы, состоящей из произведений Шопена, и в то же время максимально гармонизирует с ней, можно сказать, провоцирует на некоторое мистическое, метафизическое восприятие музыки.
Голос рояля покоряет. Благородство и мягкость, певучесть, легкость и в то же время глубина — игру Станислава Нейгауза называли «образцом эмоциональной виртуозности». Именно она необходима исполнителю, решившему включить в один концерт все баллады Шопена. «Нагрузка на сердце» и для пианиста, и для слушателя колоссальная! Интересно, что Нейгауз явно не выстраивал никакого «цикла ради цикла». Только абсолютно искренние живые переживания, рождающиеся прямо здесь и сейчас. Наверное, только так и можно воплотить подлинные шопеновские грусть, экспрессию, надлом, скользящую мимолетность и любовную поэзию.
Столь темпераментная игра начисто лишена чрезмерного пафоса и экзальтации. Особенно сбалансирована в этом плане Баллада № 1 соль минор (ор. 23), после которой в Балладе № 2 фа мажор (ор. 38) наступает некоторое успокоение, сменяющееся бурным взрывом на ff, — чувства все равно прорываются наружу, доводя до исступления, вновь переходящего в размышление. Душа пытается усмирить сама себя и засыпает вечным сном…
Баллада № 3 ля-бемоль мажор (ор. 47) удивляет разнообразием динамических красок, звуковых волн. То взлет, то падение. Борьба за торжество жизни! Но борьба столь нелегкая — через преодоление, через трагедию, — что и в победе остается некий привкус горечи.
Наконец, Баллада № 4 фа минор (ор. 52). Грустная улыбка всезнания. Итоговый рассказ о целой жизни, полной восторгов и отчаяния, вдохновения и потерь. Поэма о жизни человека с огнем внутри, но отдающего себя на волю Провидения.
Трактовку именно Баллады № 4 относят к высшим исполнительским достижениям Нейгауза. Но с этим можно поспорить: интерпретации первых трех баллад ничуть не уступают ей по глубине и живости.
То же можно сказать и о Сонате № 3 си минор (ор. 58), которая была одним из первых произведений в «шопеновском ряду» Станислава Нейгауза. Наверное, вновь виноват флер «последнего концерта», но наиболее сильное впечатление оставляет Largo. Это уже напрямую о смерти. Это — прощание. Без сожаления, без слез, тихое прощание навсегда… Бурный Финал только подчеркивает «послевкусие» Largo и бросает контрастный мостик к Колыбельной (ор. 57) — безыскусной, нежной, умиротворяющей, обещающей впереди что-то очень хорошее.
Баркарола (ор. 60) — словно еще одна, пятая, баллада — настолько масштабно, эпически и напряженно она прозвучала. Но не поставила окончательную точку.
«Бисы» — это отдельная, ничуть не менее интересная «программа в программе». Снова Шопен и творчески родственные ему и самому Нейгаузу Дебюсси, Рахманинов, Скрябин. Вместо эпоса — мимолетности, зарисовки, акварели, эскизы, не менее живописные и поэтические.
Шопеновский Вальс № 3 ля-бемоль мажор (из ор. 64) — сама легкость, невесомость, полет пушинки на ветру. И эту пушинку кружит свежий ветер и уносит в неведомую даль. «Лунный свет» Клода Дебюсси — пожалуй, самое удивительное произведение всей программы; самое интересное по звучанию, оставляющее совершенно невыразимое впечатление и буквально вызывающее слезы… И сразу, не давая опомниться, на слушателя обрушивается Прелюдия № 7 до минор (из ор. 23) Рахманинова. Буря эмоций, вся гамма чувств и переживаний, уместившаяся в две с половиной минуты звучания!
Запись последнего поэтического концерта Мастера пролежала в архиве более сорока лет… Но не только рукописи не горят. Великая Музыка тоже бессмертна.
