Hommage à Alexei Sultanov
(7.8.1969–30.6.2005)
Еще несколько лет тому назад имя Алексея Султанова оставалось для многих профессионалов и любителей музыки связанным главным образом с романтическими легендами об экстраординарном пианисте, талант которого никак не вписывался в привычные рамки российской музыкальной жизни. И вот, наконец, к нам постепенно приходит осознание того несомненного факта, что в конце июня 2005 года мы потеряли одного из гениальных пианистов конца двадцатого века. Масштаб его дарования стал ясен еще задолго до его смерти, пожалуй, со времени его участия в XI международном конкурсе им. П.И. Чайковского в 1998 году, когда его феноменальное исполнение Седьмой Прокофьева буквально наэлектризовало и взорвало атмосферу в зале и осталось с тех пор для многих эталоном. Как видим, прошло не так уж много времени, и тот факт, что он не прошел на третий тур этого конкурса, уже перестал быть хоть сколько-нибудь значимым и для него, и для нас. Сегодня запись выступлений пианиста на I и II турах этого конкурса представляет несомненный интерес, тем более, что многие из представленных на диске произведений в его исполнении никогда не издавались.
Алексей Султанов учился в Ташкенте у Тамары Попович, и затем в Москве у Льва Наумова. Однако, как кажется, определяющим фактором в формировании его зрелой исполнительской манеры стала сознательная ориентация на выдающихся пианистов-виртуозов рахманиновской генерации, прежде всего — самого С. Рахманинова, а также на таких мастеров прошлого, как И. Гофман, И. Фридман, А. Рубинштейн. Этим, пожалуй, отчасти объясняется его обращение к транскрипциям Владимира Горовица: то был вызов самому себе, стремление дойти до предела своих возможностей, и, может быть даже, заглянуть за этот предел. Необходимые для первоклассного пианиста блестящая техника, яркий темперамент и неординарная музыкальная мысль стали заметны уже к моменту его выступления на VIII конкурсе им. В. Клайберна в 1989 году. Он довольно быстро миновал пору ученичества, прошел период экспериментирования и уже в начале девяностых годов стал зрелым пианистом. То, что сближает Султанова с великими пианистами первой половины двадцатого века — это благородство и, неведомо откуда взявшийся, музыкальный аристократизм. Думается, что в основе этих качеств — искреннее, бескомпромиссное отношение к себе и к музыкальному тексту. Послушайте его Шопена и Листа: можно сколько угодно не соглашаться с его динамикой, его неожиданными акцентами, с его агогикой, которые кому-то казались бы «неуместными» и «неприемлемыми», но у него все звучит настолько убедительно, что трудно не признать за ним права так играть. Мощь султановского исполнения, мощь психологического и волевого посыла, делает его интерпретацию столь убедительной. Как у Гофмана или Рахманинова возникает головокружительная свобода в интерпретации, ощущается переполненный жизнью музыкальный поток. Ученические вопросы — а соответствует ли это авторскому тексту, достаточно ли выдержан стиль — сами по себе отпадают. Не это становится важным, а сама возможность «впасть» в этот поток, дойти до предельной глубины. При этом не возникает никакого ощущения «психологического эксгибиционизма», что не является редкостью на концертах некоторых современных пианистов. Пианизм Султанова отличает его воля, с которой он выстраивает свои музыкальные концепции: в них нет ничего случайного, все под контролем, нет никакого эмоционального перехлеста и истерики, но одновременно то, что он делает, — все действительно на пределе. Султанов не боится риска, не боится «не туда» попасть, не боится сорваться. В какой-то степени его игра — это всегда экстремальный опыт, подобно восхождению в горах: да, опасно, да, предельный риск, — но если есть уверенность в себе и в своих силах, то и перспектива с вершины открывается совершенно другая. И потому, когда слушаешь его Шопена, Листа, его Рахманинова, Прокофьева, Скрябина, то наполняешься счастьем в тот момент, когда он поднимает на на такой уровень, где резко меняется перспектива, — и мы ощущаем бьющую через край жизнь в давно заигранных вещах, и, наконец, осознаем, что эта музыка — его, равно как и то, что она уже стала частью нашей жизни.
Роман Мелешин
Запись по трансляции из Большого зала Московской консерватории с I и II туров XI Международного конкурса им. Чайковского 11 июня 1998 г. (1–5) и 20 июня 1998 г. (6–13).
Звукорежиссер Владимир Копцов. Ремастеринг Максим Пилипов (2007)
