Леонид Десятников. Буковинские песни (1LP)

  • Номер в каталоге: MEL LP 0084
  • Запись: 2019
  • Дата выпуска: 2019

«Мелодия» представляет мировую премьеру — запись «Буковинских песен» Леонида Десятникова в исполнении Алексея Гориболя, которому посвящен цикл, на виниловой пластинке. Альбом выпущен ограниченным тиражом 300 копий.


Леонид Десятников — один из самых «текстуальных» композиторов нашего времени, однако в своем последнем камерном опусе — «Буковинских песнях» — он выбирает формат… «24 прелюдий для фортепиано»! Именно так звучит подзаголовок цикла. Идущая от Баха традиция, адаптированная романтизмом в микрокосм «цикла миниатюр», а гипериндивидуалистами Шопеном, Скрябиным etc. возведенная в ранг «интимного дневника художника», скрещивается Десятниковым с закарпатским фольклором. Музыка «Буковинских песен-прелюдий» сочетает интонационную пряность западноукраинских ароматов с приемами из арсенала современной композиторской техники.

«В одном интервью Десятников говорит об инородной первооснове своих сочинений, внешнем импульсе, за которым он идет и от которого отталкивается, очень коротко: “Я называю это макгаффин”. Прочитав, я пошла гуглить. Википедия объяснила, что макгаффин — киношный термин, обозначающий предмет или событие, которые необходимы для развития сюжета и характеров — и при этом совершенно не важны сами по себе. Сундук с пиратскими сокровищами, за которым все охотятся и который не достанется никому, или чеховское ружье, которое провисит на стене все три акта и так и не выстрелит, будут, наверное, ближайшими аналогами. Макгаффин может лежать на самом виду, может мелькнуть и исчезнуть в самом начале, но без него история не закрутится. Самое интересное здесь — это сочетание предельной важности и абсолютной незначительности начального импульса, этой самой точки отсчета: как если бы действующий мир можно было построить из чего угодно, с четырех нот, как в телевизионном шоу» (Мария Степанова, «Буковинские песни: двенадцать попыток заговорить»).

В первый раз эта музыка прозвучала в октябре 2017 года в балете American Ballet Theatre в хореографии Алексея Ратманского, в балет вошли 12 прелюдий из 24. Премьера полного цикла в исполнении Алексея Гориболя состоялась в Перми в июне 2018-го, в Москве «Буковинские песни» впервые прозвучали 1 октября. Именно после московской премьеры была достигнута договоренность о записи «Буковинских песен» «Фирмой Мелодия». Леонид Десятников присутствовал на записи, и она заслужила его высокую оценку.

Творчество Леонида Десятникова — одного из самых востребованных российских композиторов сегодняшнего дня — трудно подогнать под какие бы то ни было рамки. Его не отнесешь ни к «диссидентствующим авангардистам», ни к «советским конформистам», ни к «неофольклористам». В эпоху, когда основная проблема композитора лежит в антиномии «оригинальности» и «заимствований», автор «Детей Розенталя» — оперы о клонированных композиторах-классиках — возводит «неоригинальность» в основной творческий принцип («Чем больше это меняется, тем больше остается тем же самым»). Композитор попросту устраняет оппозицию «свое/чужое». Однако это далеко не идентично неоклассицизму Стравинского с его почти сальериевским отношением к композиции («Музыку я разъял как труп»); напротив, Десятников искренно верит в выбранные цитаты и аллюзии, что обеспечивает слушателям спасительные звукосмысловые «маячки» в мутных потоках современной академической разноголосицы.




Юлия Бедерова для журнала «Музыкальная жизнь», 29.10.2019:

ПАМЯТЬ КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ

Космос фортепианных звуков, композиторских идей нескольких столетий, бесконечная (в миниатюрных эпизодах) череда гибких и устойчивых традиций клавирных циклов — предыстория «Буковинских песен» Леонида Десятникова, написанных в 2016-2017 годах и теперь изданных на фирме «Мелодия». 24 прелюдии для фортепиано с посвящением пианисту Алексею Гориболю, сыгранные его собственными руками, — один из самых ожидаемых релизов русского звукозаписывающего сезона.

Композиторская манера Десятникова, много раз описанная, схваченная словами и все равно все время ускользающая, здесь, так же как в других знаковых для мировой и местной музыки опусах Десятникова, без малейшего стеснения стоит на одном ките или одном предъявленном публике документе-источнике: в «Русских сезонах» это был сборник «Традиционная музыка русского Поозерья», в «Зиме священной» — тексты из советского учебника английского языка конца сороковых годов, в «Буковинских песнях» — хрестоматия западноукраинского фольклора, изданная в пятидесятые.

Во всех трех случаях речь идет о полуфольклорных, полуофициозных, полудокументальных, полумифологизирующих практиках, в разных пропорциях смешивающих каталогизацию с мистификацией, археологию с реконструкцией, историографию с имитацией, как это было принято в достопочтенные времена европейского романтизма, русского и мирового авангарда (первого и второго), на пике постмодерна, а до того в тоталитарных культурах, в первую очередь в советской, где практика слипания подменной и аутентичной традиций играла роль ключевой.

Воображаемые воспоминания и материализующиеся на глазах проекции, следы музыкальных миражей и человеческих иллюзий, буковинские мелодии в цикле — не только не тот материал, какой вдохновлял модернистскую мысль Бартока, Кодая, Энеску и других (если иметь в виду географическую близость). Это еще материал принципиально другого свойства — его аутентичность конденсируется в призрачной истинности на грани копиистики. В этом смешении фальши и подлинности, рафинированности и актуальности (цикл появился сразу за последней крымской оккупационной кампанией) — его сила документального свидетельства. И когда, как у Шопена «польскость», этот материал как повод для анализа и восхищения скрещивается с методами, техниками, кругозором и лексиконом нескольких веков клавирно-фортепианной виртуозности, он приобретает характер безотносительный.

В авторских объяснениях Десятников, как водится, звучит уклончиво и в то же время словно абсолютно откровенно. Так же и с музыкой — ее течение ясно, трезво и прозрачно, как холодный ключ,  и в то же время как будто уклончиво. Как будто зашифрованное послание принципиально не дешифруется, лишенное свойств универсального кода.

Фольклор или то, что в его роли, как рассказывает Десятников, выпрыгивало из каждого утюга в его харьковском детстве, пропущен в прелюдиях сквозь фильтр европейских композиторских техник и фортепианной истории. Но кажется, что и они — техники, и он — фольклор, и принципы их сообщения друг с другом пропущены через мясорубку критической, эстетической рефлексии. Результат — не гомогенный фарш, но колючие кристаллические структуры, связывающие память и воображение, прошлое и будущее в настоящие цепочки ассоциативных, смысловых, звуковых узлов.

Сам жанр «Прелюдий» исторически — смесь дневников и хроник, вороха листков частной, камерной лирики и одновременно гроссбуха с описью ключевых экспериментов некой космической лаборатории. От Баха до Шостаковича, от Шопена до Дебюсси циклы условно внежанровых миниатюр выступают в двух обличьях — композиторской вселенной и хрестоматии/задачника на тему исполнительских манер, артистических образов и технических совершенств.

Если слушать цикл в зале и в записи, заметно, как его музыкальное вещество словно существует в разных состояниях — почти жидком и почти газообразном. Густота, экспрессия тембрового напряжения в звучании рояля в записи чуть остужена, звук прозрачнее, нюансировка камернее, певучие линии мерцающей, дымящейся фактуры звучат прихотливее. В записи цикл лишается своей как будто нарочитой, притворной, органической импровизационности, пылкости, сырости — она подчеркивается манерой Гориболя, сколько бы ни играл, перебирать между прелюдиями разрозненные листки, словно бы порядок (прелюдий или нот внутри каждой из них) еще не устаканился. В то же время скрытые от публики (в продолжение идеи Дебюсси, у которого названия миниатюр стоят в конце), заглавия прелюдий (или вшитых, спрятанных в фортепианную ткань песен) в записи выставлены напоказ в названиях треков — это как если бы фарфоровую куклу видеть с шероховатой изнанки и одновременно сквозь матовое стекло. Кроме того, есть треклист по-английски, а не по-украински: все начинается с «Steppe Wind A-Blowin’» и заканчивается «A Pipe Made of Maplewood», а в серединке звучат «Oh, I’ll Go to the Garden», «Oh, Whose Wedding Is This?» и еще сумрачная «Ian, Where d’you Come From?», как бы подсказывающая нам, что звуками сконструированных аллюзий на мир музыки от Шопена до минималистов рассказывается словно саундтрек к каким-то еще не снятым братьям Коэнам. Или это другое кино, и снимает его слушатель в собственном воображении и памяти. Так или иначе, меру правды и иллюзии, звукового прошлого, пересобираемого в настоящем, или настоящего, выпадающего в историю, этики и техники, политики и эстетики в звенящем звучании буковинских прелюдий каждый выбирает сам. И, например, на ум может прийти еще одна кинематографическая фабула:

«Советский спутник посылает звонкие сигналы, говоря миру: мы здесь, мы шагнем еще дальше и выше. А вокруг течет жизнь приграничного портового города. Громады иностранных кораблей приносят сюда незнакомые звуки, вкусы и запахи  пугающие и манящие.  На Земле… за движением спутника восхищенно следят сияющие глаза Конька и Лары — простодушного ресторанного повара и его подружки-официантки. Течение их нехитрого романа нарушает появление таинственного незнакомца, который точно знает: из этой страны нельзя убежать, из нее можно только улететь. Или уплыть…»

Трек-лист