Текст с конверта грампластинки 1987 года:
Когда, уже будучи взрослыми людьми, мы начинаем перечитывать с детства любимые диккенсовские романы «Дэвид Копперфилд», «Оливер Твист», «Домби и сын» или «Крошка Доррит», то, открывая для себя все новые и новые оттенки, понимая глубину содержания, все-таки не можем отвыкнуть от того – первоначального, детского – погружения в диккенсовскую атмосферу... Так сильна человеческая личность писателя. Так искренни его интонации. Так велико доверие к читателю. Именно поэтому Диккенс читается людьми всех возрастов и национальностей. Каждому он, словно наедине, с бурной радостью или тихой печалью, мягкой насмешкой или глубоким уважением рассказывает о том, что пережил сам, что понял в людях и жизни.
Существует понятие: «театр Чарльза Диккенса». А между тем писатель почти не сочинял пьес. Хотя чуть ли не каждый его роман, начиная с самого первого, сразу же принесшего ему шумную славу («Записки Пиквикского клуба»), моментально переделывался для сцены и шел в виде пьесы с немалым успехом. Но все-таки – почему «театр»?
Все дело в том, что Диккенс настолько перевоплощался в каждого из своих бесчисленных персонажей, так точно умел передать манеру речи, внутренний мир, образ мыслей, даже походку какого-нибудь безымянного героя, что ощущения читателей невольно превращались в ощущения зрителей. Так и видишь, словно в круге сцены, его героев, обстановку действия, предощущаешь готовящийся поворот событий, еще ничего о них не зная.
Живой, блестящий, очень подвижный, с эффектной внешностью и великолепными голосом и мимикой, Диккенс и сам был прекрасным рассказчиком. Современники рассказывают о его чтецких триумфах, когда зрители плакали, вскрикивали от радости или изумления, даже падали в обморок. Как он умел одним словом, словно раскаленным лучом театрального софита, высветить душу своего героя, заставить читателя-зрителя сгорать от любопытства, завороженно затаить дыхание, смягчиться сердцем или заплакать, как ребенок! Это искусство очень близко к искусству дирижера, легким движением палочки поднимающего в оркестре бурю. Или к искусству театрального режиссера, умеющего так построить представление, чтобы ни одно движение, слово, жест актера не пропали впустую...
В «театре Диккенса» перед зрителями всех стран и времен предстала Англия середины прошлого века. Но это не было хроникерски точным воспроизведением примет эпохи. Это именно «диккенсовская» Англия. Страна, созданная его гениальным воображением, населенная придуманными им людьми, «совершенно случайно» (только потому, что сам писатель был англичанином) говорящими по-английски и носящими английские имена. Страна во многом сказочная. Потому что Диккенс воспринимал все вокруг, и свою собственную жизнь тоже, приблизительно так же ярко, наивно, радостно или с безутешной печалью, как воспринимают жизнь дети. Он понимал, конечно, как далека современная ему Англия от того простодушного идеала, которым выступает его родина в тех святочных повестях, что он писал в 40-х годах.
Да, он умел смеяться от души. Просто невозможно бывает удержаться и не присоединиться к нему, когда он описывает смешных, противных нравственных уродцев или смешных, зато очень симпатичных людей. Но этот неутомимый, жадный до впечатлений человек, казавшийся многим истым ребенком, умел и негодовать – и эхо его гнева далеко разносилось по свету. Он был точен и беспощаден в обличениях, имея дело с надменностью, с сословной спесью, с непомерными претензиями богачей, подменяющих чувство деньгами. С язвительной иронией, буквально приговаривая «ату его!», умел он показать, к чему приводят скупость и черствость, убогость чувств и лицемерная «святость» денежных воротил, ловких пройдох, наглых, подлых негодяев, наживающихся на детском труде. Не раз бывало, что после выхода его очередного романа принималось решение о закрытии школы, где применялись жестокие телесные наказания, о ликвидации детского приюта, где дети бедняков умирали от голода... А когда Диккенс писал «Лавку древностей» (роман печатался в журнале отдельными выпусками), где речь шла о бедной девочке Нелл, мучительно умиравшей в поисках пристанища, происходили вещи и вовсе небывалые: читатели забросали Диккенса письмами, умоляя оставить девочку в живых, часами стояли под его окнами, надеясь умилостивить автора... В Нью-Йорке на пристани собралась громадная толпа. Она встречала пароход из Англии, который вез очередной, последний выпуск с окончанием романа. И, поскольку не каждый надеялся, что ему достанется журнал, толпа кричала матросам: «Жива маленькая Нелл?»
Диккенс (1812–1870) был самым читаемым английским писателем прошлого столетия. Его слово, его приговор ожидались с нетерпением. Ему верили безусловно. С ним советовались. От него ждали решения важнейших вопросов, мучивших его современников. И писатель отвечал на эти вопросы, стараясь в ярких художественных образах обобщить свои мысли.
Он имел на это право. Потому что и сам прошел трудную школу жизни. Отдельные эпизоды его детства напоминают самые страшные страницы «Оливера Твиста», «Дэвида Копперфилда» или «Холодного дома» Он был беспомощным «маленьким чернорабочим» на лондонской фабрике ваксы, в то время как его родители с младшими детьми попали в долговую тюрьму. А мечтал – уже тогда, в свои 11 лет – о сцене или о будущем писателя. Мальчик был потрясен, раздавлен своей беззащитностью, ему было страшно заглянуть в будущее. Кто знает, не придется ли ему на всю жизнь остаться в трущобах? Даже через многие годы, будучи всемирно известным писателем, Диккенс не мог сдержать слез при одном воспоминании об этом времени. Его преследовал запах ваксы. Слышались грубые окрики...
Этот горький осадок так и остался в душе писателя. Образы задавленных нуждой людей проходят через все его творчество. Беспощадная нищета – чуть ли не главный герой его прославленных романов. И, может быть, именно этим годам – годам подневольной изнурительной службы в темных конторах великой столицы богатейшего из европейских государств – обязаны своим бессмертием многие из произведений Чарльза Диккенса. Когда он работал клерком, а потом репортером, ему пришлось воочию убедиться, как разграничивает людей жестокая власть денег, случайность происхождения. Гневный голос писателя, на собственном опыте познавшего суровые законы мира нищеты и роскоши, бывавшего и в страшных детских приютах, и в ночлежках, и в «работных домах» для самых бедных, звучал громко и был услышан всеми.
Диккенс довольно быстро стал знаменит, богат. И, казалось бы, должен был навсегда забыть тяжелые годы детства и юности. Но он был человеком большого сердца и гениального таланта, обладал умением увидеть за самым неприглядным обличьем благородное сердце, доброту и ум простых людей труда. Диккенс «изумительно постиг труднейшее искусство любви к людям» – писал М. Горький. И за этот самый главный талант любят и всегда будут любить его творчество дети и взрослые всего мира. Поэтому никогда не забудутся диккенсовские смешные и трогательные, горькие и негодующие произведения, полные доброты и надежды, веры в людей, умения прощать им слабости и возвеличивать их сердца.
Он делал это в романах, очерках, рассказах и повестях. Пусть иногда и наивно. Как ребенок, мог мечтать о том, чтобы не было больше в мире печали, чтобы все-все, даже самые закоренелые злодеи, которым, казалось бы, нет прощенья, собрались бы как-нибудь вместе и решили; «Не будем больше ссориться!» И чтобы все люди – умные и недалекие, богатые и совсем бедные, красивые и неказистые с виду, молодые и старые – помирились...
Конечно же, это сказка! Да писатель и не скрывал, что такой мечте место только в рождественской сказке. А он, как всякий англичанин, очень любил эти вечера в конце декабря, когда люди собираются в кругу семьи у камина и, любуясь отблесками огня, мирно беседуют, дарят друг другу подарки, строят планы на будущее, когда все добры и празднично настроены. И вот одну из его рождественских повестей – о неугомонном «сверчке на печи», «гении домашнего очага» – ты сегодня услышишь. Познакомишься с добрым возчиком Джоном Пирибинглом и его молоденькой женушкой – Крошкой Мери, с бедным Калебом и его слепой дочерью, с красавицей Мэй и таинственным Незнакомцем, со злобным уродом – кукольником... Конечно, все кончится хорошо. Ведь это же сказка, к тому же еще и диккенсовская. А Диккенс – добрый сказочник.
Мария Бабаева
