Текст с конверта грампластинки 1963 года:
«Я разумею народ как великую личность, одушевленную единой идеей. Это моя задача. Я попытался разрешить ее в опере». Так Мусоргский определил идейный замысел своей оперы «Борис Годунов».
Народу — главному действующему лицу в опере — противостоят царь Борис и бояре. Это две непримиримые силы, в столкновении которых рождается основной драматический конфликт всего произведения: лишенный поддержки и доверия народа царь Борис должен погибнуть, к этому ведет все музыкально-драматическое развитие оперы. Ее революционный замысел особенно ярко проступает в финальной картине — в гениальной сцене народного восстания под Кромами. Как взрыв народного негодования против Бориса и «борисовых щенков», в которых народ видит главных виновников всех бедствий, несется, сметая все на своем пути могучая песня об удали молодецкой и мятежной силе народной.
Даже после оперы Глинки «Иван Сусанин» было неслыханным так правдиво показать на оперной сцене народную крестьянскую массу и отвести ей в построении оперного действия такое значительное место, как это сделал Мусоргский в своем «Борисе». Впервые в русской опере зазвучали жалобы угнетенного народа, его стоны, его ярость.
Мысль написать оперу на сюжет одноименной исторической драмы А.С. Пушкина подал Мусоргскому его друг и почитатель, профессор, преподаватель русской словесности и истории В.В. Никольский. Это было в 1868 году. К этому времени в творчестве Мусоргского уже отчетливо обозначились его тяготения к изображению русской народной жизни и его великий демократический талант художника-реалиста. С необычайным пылом ухватился композитор за предложенный ему сюжет исторической оперы. Одновременно с сочинением музыки Мусоргский (писавший в основном сам и либретто оперы) ушел с головой в изучение исторических материалов эпохи. В этом ему большую помощь оказал В.В. Стасов. Он разыскивал для своего любимца тексты народных песен, снабжал его сведениями из различных исторических источников, давал ценные конкретные советы.
В октябре — ноябре 1869 года опера была окончена (она заканчивалась в то время сценой смерти Бориса), а через несколько месяцев инструментована. Однако представленная композитором на суд театрально дирекции опера была забракована.
По настоянию друзей Мусоргский вновь принялся за оперу и основательно ее переделал. Помимо многочисленных мелких вставок и добавлений, в оперу были внесены сцена у марины Мнишек в Сандомире, сцена у фонтана и сцена народного восстания под Кромами. Существенные изменения претерпела сцена в царском тереме, значительно расширенная. По сравнению с первоначальной редакцией в нее вошли новые эпизоды, рисующие быт царского терема, заимствованные Мусоргским из «Истории государства российского» Н.М, Карамзина (песня мамки про комара, игра в хлест, знаменитые куранты); переработке подверглись и те эпизоды, которые ранее входили в первую редакцию (музыка вступительного плача Ксении, монолог Бориса). Из первого варианта оперы в ее вторую редакцию вошла лишь сцена у собора Василия Блаженного. Вторично представленная в театр опера была снова отвергнута, и только благодаря артистке Ю. Платоновой, поставившей условием своего пребывания в театре постановку «Бориса Годунова», оперу разрешили. Премьера состоялась 27 января 1874 года на сцене Мариинского театра в Петербурге. Еще до этого три картины оперы: «Сцена в корчме», «Сцена в будуаре у Марины» и «Сцена у фонтана» были даны в том же театре в бенефис режиссера Г.П. Кондратьева. На сцене Большого театра в Москве «Борис Годунов» впервые был поставлен уже после смерти Мусоргского в 1888 году. По установившейся традиции опера шла без сцены в келье и без сцены под Кромами.
В 90-х годах Н.А. Римский-Корсаков заново отредактировал и переоркестровал оперу. В сезон 1898–1899 гг. Она была поставлена в Москве в частном театре С.И. Мамонтова. Декорации были написаны по эскизам К. Коровина, в постановку была впервые включена сцена в келье. Успеху оперы в значительной степени способствовал Ф.И. Шаляпин, исполнявший роль Бориса.
В СССР «Борис Годунов» ставится почти во всех оперных театрах. Настоящая грамзапись воспроизводит оперу в том виде как она исполняется в Большом театре. Опера идет в редакции Римского-Корсакова, но с перестановкой двух последних картин — сцена смерти Бориса и сцена народного восстания под Кромами — согласно замыслу Мусоргского. Кроме того, в оперу включена отсутствующая в Римского-Корсакова сцена перед собором Василия Блаженного, инструментованная М.М. Ипполитовым-Ивановым.
ПРОЛОГ
Картина первая. В оркестре звучит протяжная, гнетуще скорбная мелодия, — мелодия забитого и обездоленного народа. У Ново-Девичьего монастыря собирается народ небольшими кучками; движения людей вялы, походка ленива. Никто толком не знает, зачем их сюда пригнали. Но вот сопровождаемый тупым и понукающим мотивом («мотив принуждения») показывается пристав. Угрожая дубинкой, он приказывает народу на коленях молить бориса вступить на царство. Народ жалобно причитает: «На кого ты нас покидаешь, отец наш». У наблюдательного, но бестолкового Митюхи спрашивают: «Митюх, а Митюх, чего орем» — «Вона, почем я знаю». Новый окрик пристава заставляет толпу вновь завыть во всю глотку. «И вздохнуть не даст, проклятый» — жалуются втихомолку бабы.
В воротах монастыря появляется думный дьяк Щелкалов. Обращаясь к народу, он говорит о решительном нежелании Бориса стать царем: «Неумолим боярин!.. Печаль на Руси... Печаль безысходная...».
...Издали доносится пение калик перехожих. «Святые старцы» призывают народ «обрекаться в ризы светлые» и «выходить царю во сретенье».
Картина вторая. Площадь в Московском Кремле. Трезвонят колокола. Народ на коленях подневольно величает нового царя: «Уж как на небе солнцу красному — слава!» На паперти Успенского собора появляется Борис Годунов. Невольный страх, зловещее предчувствие сковали его сердце. Ими дышит каждая интонация его царственного монолога («Скорбит душа...»). Картина заканчивается торжественным обрядом коронации.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Картина первая. Ночь. Келья в Чудовом монастыре. Старец Пимен пишет перед лампадой. В углу спит молодой чернец Григорий. Небольшое инструментальное вступление, пхожее на ночной шорох, воспроизводит однообразный скрип пера монаха-летописца: «Еще одно последнее сказанье и летопись окончена моя...» Начинает светать. За сценой слышится пение монахов. В волнении просыпается Григорий. «Все тот же сон, проклятый сон» — будто он взбирается по крутой лестнице, с высоты которой виделась ему Москва — всю ночь не давал ему покоя. «Младая кровь играет», — успокаивает его старец. Григория больше всего интересует смерть царевича Димитрия. «Он был бы твой ровесник и царствовал...» — при этих словах Григорий вздрагивает — в нем уже зародилась мысль о самозванстве (в оркестре возникает широкая песенная тема царевича Димитрия; в дальнейшем она будет сопровождать не только каждое упоминание об убитом младенце, но и каждое появление самозванца). Звонят к заутрене. Пимен уходит. В келье остается один Григорий.
Картина вторая. Корчма на литовской границе. Сценическому действию предшествует оркестровое вступление: одна за другой проходят три темы, характеризующие беглых монахов Варлаама и Мисаила и сопутствующего им самозванца, через заставу пробирающегося в Литву.
При открытии занавеса хозяйка корчмы, прихорашиваясь, напевает веселую, разбитную песенку о сизом селезне («Поймала я сиза селезня»). За сценой раздаются голоса, выпрашивающие подаяние. Входят «старцы честные» Варлаам и Мисаил и с ними переодетый в крестьянскую одежду Григорий. Пока хозяйка готовит угощения, Варлаам пытается выведать у Григория причину его озабоченности... Со стаканом вина в руке монах поет разудалую песню о походе грозного царя на Казань-город («Как во городе было во Казани»). Горечь, беспросветная тоска, доведшие его до пьяного зелья и бродяжничества, слышатся в другой песне Варлаама («Как едет ён»), которую он поет, уже окончательно охмелев, грузно привалившись к столу.
Тем временем Григорий выспрашивает у хозяйки, как пробраться в Литву, и узнает, что повсюду расставлены заставы: «Кто-то бежал из Москвы, так велено всех задерживать да осматривать». Неожиданно раздается стук в дверь, и в корчму вваливаются приставы, о приближении которых еще заранее можно догадаться по тупому понукающему мотиву. Испуганные монахи вскакивают и медоточиво голосят: «Божии иноки, старцы смиренные, ходим по селеньям, собираем милостыньку...». Вид Варлаам внушает приставам надежду на поживу. Достав указ о бежавшем еретике Гришке Отрепьеве, они суют его оторопевшему монаху. Как единственный грамотей среди присутствующих, Григорий вызывается прочесть указ. Поглядывая на Варлаама, он перечисляет его приметы: «...лоб плешивый, борода седая, брюхо толстое, нос красный». На Варлаама набрасываются, но, отбросив всех в сторону, бродяга выхватывает у Григория указ и решает прочесть сам: «Хоть по складам умею, а уж разберу, коль дело до петли доходит». Обман изобличен. Самозванца узнали. Но, замахнувшись кинжалом, он выскакивает в окно и, воспользовавшись общей суматохой, удирает.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Царский терем в Московском Кремле. Ксения, дочь Бориса Годунова, неутешно плачет по своему погибшему жениху. Стараясь ее развеселить, мамка поет ей песенку про комара («Как комар дрова рубил»). Федор, сын Годунова, придумывает игру в хлест. Неожиданно входит Борис. Ласково утешает он горюющую Ксению, с любовью смотрит на сына, склонившегося над картой «чертежа земли Московской». Тяжелые неотступные думы терзают измученное сердце Бориса. «Ни жизнь, ни власть» не веселят его душу, снедаемую угрызениями совести. Мысль об убитом царевиче ввергает его в ужасное смятение.
Вошедший боярин докладывает о приходе князя Василия Шуйского и сообщает о его тайном заговоре против Бориса.
Входит Шуйский. Плут и интриган, заклятый враг Годунова — таким рисует его музыка Мусоргского. С притворным сожалением вкрадчиво сообщает он о появлении в Литве самозванца, нарекшего себя царевичем Дмитрием, и с тайным умыслом поразить больное воображение Бориса рассказывает ему подробности убийства царевича. Борис не выдерживает: «Довольно!» Шуйский уходит, внутренне торжествуя победу. Бьют куранты: в их таинственно-дразнящей музыке галлюцинирующему Борису кажется, будто что-то «колышется, растет, близится...», и он видит перед собой окровавленного младенца. Драматизм достигает апогея: «Чур, чур! ...Не я.., не я твой лиходей!»
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Картина первая. В Сандомирском замке девушки развлекают скучающую Марину Мнишек (хор «На Висле лазурной»). Но Марина в мыслях далека от забав:
Панна Мнишек славы хочет.
Панна Мнишек власти жаждет!..
На престол царей Московских я царицей сяду...
Появляется иезуит Рангони. Браком Марины с Димитрием Самозванцем он преследует далеко идущие цели своего ордена — распространить влияние католической церкви на московское царство. Он поучает Марину: «Искуси его, обольсти его... клятву потребуй святой пропаганды!»
Картина вторая. Замок Мнишков в Сандомире. Сад. Фонтан. Лунная ночь. Сюда на свидание с самозванцем, должна придти Марина. Звучит упоительное симфоническое вступление, воссоздавая поэзию ночи. Самозванец мечтает о своей возлюбленной.
По звуки полонеза через сад проходит пышная кавалькада гостей. Впереди Марина под руку со старым паном. Воинственные кавалеры бахвалятся предстоящим покорением Московского царства и пьют за здравие Мнишков. Но вот голоса смолкают, и на сцене вновь появляется самозванец. Навстречу ему выходит Марина. Красавица высмеивает и резко обрывает начавшиеся было любовные излияния своего избранника. Не для того, чтобы слушать нежные речи любовника, пришла она к нему на свидание: из-за любви, обвиняет она его, он забыл и думать о престоле, о борьбе с царем Борисом.
Но «гордая полячка» зашла слишком далеко. Оскорбленный самозванец напоминает ей о своем царском призвании. Воинственно звучит тема царевича. Спеша исправить ошибку Марина клянется самозванцу в нежной любви и торопит его двинуть свои полки на Москву.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Картина первая. Площадь перед собором Василия Блаженного в Москве. В соборе проклинают самозванца. Группы обнищавшего народа бродят по площади и, не обращая внимания на мелькающих там и сям приставов, живо между собой переговариваются. Народ жадно ловит слухи о победах самозванца. Никто не верит, что Гришка — самозванец. Для всех это спасшийся царевич. Рассказ Митюхи о том, как здоровенный дьякон провозгласил Гришке анафему, вызывает общий смех: «Царевичу плевать, что Гришку проклинают... Уже под Кромы, бают, подошел!.. На помощь нам, на смерть Борису и борисовым щенкам». Старики останавливают неосторожных, напоминая о дыбе и застенке.
На сцену вбегает преследуемый толпой мальчишек юродивый в веригах. Усевшись на камень, он поет бессмысленную жалобную песенку: «Месяц едет, котенок плачет». Озорники-мальчишки окружают юродивого, отнимают у него копеечку и убегают. Юродивый заливается горькими слезами. Стоном стонет голодный люд. Из собора показывается Борис, за ним Шуйский, бояре. Со всех сторон тянутся к нему руки, молящие о хлебе: «Хлеба, хлеба! Дай голодным!» Затаенная угроза слышится в этих страшных воплях народного отчаяния. Хор затихает, снова переходя в плач юродивого. Сурово звучит скорбный лейтмотив Бориса из музыки его первого монолога. «Борис! А Борис! Обидели юродивого... мальчишки отняли копеечку, велик-ка их зарезать, как ты зарезал маленького царевича», — поет юродивый. Останавливая повелительным жестом Шуйского, приказывающего арестовать слабоумного, Борис просит юродивого молиться за него. — «Нет, Борис! Нельзя молиться за царя-Ирода!..»
Народ в ужасе расходится. Оставшись один, юродивый снова затягивает свою песенку, полную безысходной тоски: «Лейтесь, лейтесь, слезы горькие... Скоро враг придет и настанет тьма...»
Картина вторая. Грановитая палата в Московском Кремле. На заседании боярской думы принимается решение сотворить суд над «разбойником, вором и бродягою» — самозванцем. Все сожалеют, что нет Шуйского. Появляющийся Шуйский рассказывает боярам о кошмарных видения Бориса. Его рассказ прерывает появление царя. Измученный, с полубезумным взглядом, Борис отгоняет от себя преследующий его призрак: «Чур, чур, дитя»..»
Придя в себя, Борис обращается к боярам за советом и помощью. Шуйский просит позволенья ввести старца, желающего поведать царю великую тайну. В оркестре появляется суровая тема старого летописца. Входит Пимен и, остановившись, пристально смотрит на Бориса. Он рассказывает о чуде на могиле царевича.
Его рассказ о мертвом царевиче, которого народ причислил к мученикам, звучит как приговор на царем-убийцей. С криком «Душно!» Борис падает без чувств. На зов умирающего вбегает царевич Феодор. «Прощай, мой сын! Умираю...» — торжественно, исполненные царского величия, звучат последние напутственные слова... За сценой раздается протяжный удар колокола и погребальный перезвон, поют певчие. «Вот, вот ваш царь...», — указывает боярам на сына Борис и умирает...
Картина третья. Лесная прогалина на Кромами. Картину открывает небольшое, словно бешено крутящийся вихрь, вступление. Еще до поднятия анавеса слышны возбужденные крики. Толпа тащит связанного боярина и сажает его на пень. Перед расправой решаеют «потехи ради повеличать» его. Хор заводит величальную песню: «Не сокол летит по поднебесью»... Окруженный мальчишками на сцену выходит юродивый. Появляются Мисаил и Варлаам («Солнце, луна померкнули...»). С упорством заклинателей «долбят» они свой напев, возбуждая новый взрыв народной ненависти к Борису. Словно вышедшее из берегов море, несется и бурлит могучая песня народной вольницы. «Гай-да! Расходилась, разгулялась сила молодецкая...»
Неожиданно раздается стройное пение. Это поют свои латинские гимны шествующие впереди войск Дмитрия польские проповедники. С криком «Души ворон проклятых» толпа бросается на иезуитов, вяжет их и тащит в лес. Незванных пришельцев спасает въезд самозванца. Славя «богом спасенного» царевича, толпа устремляется вслед за ним в Москву, «в златоверхий Кремль». Слышны глухие удары набата, вдали разгорается зарево пожара.
На сцене остается один юродивый со своим рваным лаптем. Словно голос самой земли, разносится его жалобный стон: «Горе, горе Руси! Плачь, плачь, русский люд».
