К моцартовскому Дивертисменту можно вполне было бы применить слова одного из откликов на концерты Караяна — о том, что в его искусстве следует отметить «прежде всего, строгий академизм, пиетет и щепетильность к авторскому тексту и вместе с тем ощущение живой музыки». Действительно, Моцарт Караяна, особенно в музыкальном театре, рождает незабываемое ощущение почти детской ясности, легкости и света. Вместе с тем, нельзя не отметить, что сама природа дивертисмента, к тому же одного из самых крупных и многословных в моцартовском наследии, не предполагает какой-то исключительной работы над тем, чтобы собрать столь разнохарактерные части воедино, позаботиться о связности сквозного «сюжета». Эта «увлекательность», «романизация» классиков всегда была чужда Караяну. Поэтому, как и в случае с Бранденбургским концертом Баха, исполнение оказалось, по мнению критики, «формальным и ничем не примечательным».
Более сурово критика, как ни странно, обошлась с исполнением симфонической поэмы Штрауса «Жизнь героя», написанной также в форме своеобразного, довольно пестрого дивертисмента, связанного воедино едиными темами-образами. Герой (автор) встречает свою возлюбленную, борется с критиками, и, наконец, уходит на покой. Темы героя, возлюбленной (скрипка соло), критиков (деревянные духовые изображают гусиное стадо сразу во втором эпизоде) проходят через всю поэму, а в конце к ним примыкают цитаты из произведений самого Штрауса — «Тиля Уленшпигеля», «Дон Жуана», «Заратустры»… Критики не переставали преследовать Рихарда Штрауса и через 70 лет после появления поэмы. Вначале «Жизнь героя» была объявлена музыкой «труднейшей, но не очень содержательной», а исполнение ее Караяном было «с явными следами ложного пафоса и без крупинок юмора… Вот где оперность соблазнила… и подвела дирижера!» (М. Сокольский). Конечно, этот отзыв официального советского музыкального журнала сейчас следует опустить в копилку курьезов. Теперь нам понятно, что наряду с Пятой Бетховена и Десятой Шостаковича это было одно из лучших исполнений во всех программах трех вечеров. Стремление к ярким, декоративным и театральным решениям, мощь и тонкость одновременно с глубоким пониманием нарядного, позднеромантического симфонизма отличают эту запись.
